Луиджи Малерба - Греческий огонь

Услышав шаги брата, Никифор мельком взглянул в его сторону и продолжал молиться. И только закончив молитву, он приветливо улыбнулся ему и сел на низенькую скамеечку, пригласив Льва сесть напротив.

— Должно быть, случилось что-то ужасное, раз вы решились прервать мою молитву?

В словах императора прозвучал легкий упрек, но и плохо скрытая тревога. Он знал, что брат не стал бы его беспокоить, не будь на то веских причин.

— Факты таковы, брат император: неизвестный проник ночью в оружейную мастерскую, убил мастера Леонтия Мануила и похитил пергамент с формулой греческого огня. Не могу передать вам, до какой степени я потрясен случившимся.

Никифор побледнел.

— Как это произошло? По недосмотру часовых? В мастерской измена?

— Дверь и замки не повреждены, а через люк для подачи горючих материалов человек пролезть не может.

Никифор Фока внезапно вскочил, словно в порыве нетерпения, и снова сел на скамейку.

— Вы сообщаете мне, что кто-то проник в оружейную мастерскую, а потом говорите, что это невозможно. Так как же вас понимать?

Лев снова заговорил, пряча глаза, как будто стыдился своих слов.

— Пожалуй, через люк для подачи горючих материалов, из которых производятся снаряды, все-таки мог бы протиснуться худой и узкоплечий человек, но отверстие люка крепко запирал изнутри сам оружейных дел мастер. Другой проход, через который отгружают уже готовые снаряды, ведет прямо в арсенал порта Буколеон. Но его днем и ночью охраняют вооруженные часовые, за которыми в свою очередь наблюдают с маяка два верных евнуха.

— Говори быстрее, — сказал император со все возрастающим нетерпением.

— Я бы полностью исключил возможность того, что убийца мог проникнуть в мастерскую снизу, со стороны арсенала, хотя бы потому, что труба, которая служит для отгрузки готовых снарядов, до такой степени гладкая и скользкая изнутри, что подняться по ней невозможно.

— А не могли человека втянуть по ней на веревке? — Тогда мы должны допустить предательство кого-то из рабочих. Но и в этом маловероятном случае сам оружейных дел мастер должен был бы открыть ему железную дверь изнутри.

— Маловероятный не означает невозможный. Следовательно, возможных проходов все-таки два.

— Охрана арсенала делает оружейную мастерскую совершенно неприступной для неприятеля, даже если бы ему удалось, преодолев защитные сооружения и вооруженную стражу, прорваться в порт Буколеон.

— Значит, проникнуть в мастерскую, хотя и с трудом, можно только через отверстие для подачи горючих материалов. Следовательно, речь идет о человеке, который живет в Большом Дворце, об одном из нас, о придворном, предателе, который, возможно, был знаком с Леонтием Мануилом и заставил впустить его в мастерскую.

Лев Фока обратил внимание, как быстро брат Никифор переключился с молитвы на анализ возможных способов кражи пергамента. Религия, пост, семейные неурядицы, бесконечные церемонии не отразились на его блестящих способностях стратига, на его умении оценивать события и ориентироваться в сложной ситуации. И, прежде чем Лев снова заговорил, Никифор уже задавал ему следующий вопрос.

— Какими обещаниями, какими угрозами предатель мог склонить к измене такого верного человека, как Леонтий Мануил?

— Этот вопрос я тоже себе задавал.

— И нашли ответ?

— Пока не нашел.

. — А часовых вы допросили?

— К сожалению, прежде чем я успел их допросить, этериарх приказал ликвидировать часовых, которые несли караул в ту ночь. И я никак не могу понять причин такого поспешного и опрометчивого поступка.

— Опрометчивого или подозрительного?

— Этериарх командует дворцовой гвардией, и до сих пор его верность не вызывала сомнений. Что же касается часовых, то он имеет право наказывать их по своему усмотрению.

— Вы защищаете своего врага?

— Этериарх — человек малосимпатичный, неприветливый и нелюбезный, настоящий солдафон, что правда, то правда. Да вы и сами знаете его не хуже, чем я, по тем временам, когда он воевал вместе с вами в Киликии и против сарацин, но должен признаться, что с тех пор, как он принял командование дворцовой гвардией, он не совершил ни одного подозрительного поступка, по крайней мере, насколько мне известно.

— А можем ли мы сомневаться в верности Леонтия Мануила, мир праху его?

— В данном несчастном случае Леонтий Мануил — жертва.

— Одно не исключает другого: прежде чем стать жертвой, он сам мог быть преступником.

— Это очень мудрая мысль, брат император, но Леонтий Мануил, к сожалению, мертв и уже ничего не сможет нам рассказать.

— Случалось, что мертвецы рассказывали больше, чем живые.

— У Леонтия Мануила перерезано горло.

— Я говорил иносказательно.

— Я тоже, брат император. Реальность и риторика иногда совпадают.

— К сожалению, убийство Леонтия Мануила и кража пергамента не риторические фигуры, а реальные факты, и такие серьезные, что ставят под угрозу безопасность империи. Если формула греческого огня попадет в руки наших противников, это будет катастрофа, последствия которой даже трудно себе вообразить.

Никифор Фока закрыл глаза, чуть ли не с сожалением вспоминая форсированные марши в крутых и каменистых горах Армении, дикие ураганные ветры Киликии, засуху в сирийской пустыне, бессонные ночи в удушливых долинах Евфрата и прочие тяготы своей прежней солдатской жизни. Теперь он восседал на троне великой империи, но был узником двора и придворных интриг, объектом ненависти и предательства, которые скрывались за приветливыми улыбками придворных и их льстивыми речами. Он уже привык к притворству и даже сам научился притворяться и расточать фальшивые улыбки, но теперь его тонкий слух улавливал во всех комнатах и коридорах Дворца осторожные шаги подкрадывающейся измены. Он не решался делиться своими опасениями с молодой женой, тем более что у него и не было такой возможности: ему просто негде было с ней откровенничать — не в пышном же Тронном Зале или в Зале для церемоний, где он проводил большую часть дня. Даже самый бедный крестьянин после тяжелого трудового дня может поговорить с женой в супружеской постели, но императору это было недоступно, так как после эпитимьи, наложенной на него патриархом Полиевктом в качестве условия сохранения их брака, Феофано больше никогда не выражала желания принимать его в своей постели. Так он дошел до того, что стал спать на ослиной шкуре, брошенной на пол, в углу их супружеской спальни, Феофано же блаженствовала одна на огромном ложе под балдахином. Чем быть императором и жить в таких условиях, лучше было бы уйти в монастырь и сделаться простым монахом: тогда он, по крайней мере, спас бы свою бессмертную душу, о которой заботился больше, чем о теле. Теперь это загадочное преступление и кража пергамента самым неожиданным образом подтверждали наличие заговора, обнаружившего себя, может быть, в самый трудный период для империи и лично для императора, угрожая не только мнимому спокойствию внутри страны, но и ее внешней безопасности, за которую Никифор считал себя ответственным в первую очередь. Император открыл глаза, решив поделиться своей тревогой с братом.