Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

За памятником — кладбище деревень. В каждой могиле— урна с землей, взятой с места сожженной деревни. На урне надпись — название деревни и число убитых жителей.

Звонят колокола Хатыни. Они призывают: «Люди добрые, помните, мы любили жизнь и родину, мы любили вас, дорогие! Мы сгорели живьем в огне. Наша просьба ко всем: пусть скорбь и печаль обернутся в мужество ваше и силу, чтобы могли вы утвердить навечно мир и покой на земле, чтобы отныне никогда и нигде не умирала жизнь в вихре пожаров».

Ветераны партизанских битв продолжают свой путь к Руднянскому лесу. Каждый кустик, каждый камень знаком им. Они беседуют меж собой: «А помнишь?..»

Юная Людмила Хатагова, сидя рядом с отцом, прислушивалась ко всему, все запоминала и с гордостью думала о героях, не покорившихся безжалостному и жестокому врагу.

«Ахтунг! Ахтунг! Внимание, внимание! Говорит Берлин! Передаем сводку Верховного главнокомандования германских вооруженных сил.

Военные корабли рейха, действующие в районе Ялты на Черном море, в квадрате 15/735 потопили подводную лодку Советов. На обломках потопленного судна, всплывших на поверхность, обнаружена надпись: «Волк», означающая название лодки…

В этой операции участвовали морские охотники и суда сторожевой охраны, экипажи которых проявили беспримерный героизм. Противнику удалось торпедировать и потопить наш транспорт водоизмещением в 7 тысяч тонн… Подобранные обломки большевистской подлодки в ближайшие дни будут выставлены для всеобщего обозрения в Симферопольском музее трофеев…»

Перечитав несколько раз это сообщение, капитан советской контрразведки стремительной походкой направился к адмиралу…

Светало. На восточном берегу Цемесской бухты легкий ветерок прошелся по густым зарослям дубняка. Невдалеке виднелись могучие корпуса знаменитых цементных заводов Новороссийска. Взошло солнце. Его лучи озарили густую черноту воды в бухте. Пелена легкой утренней дымки поднялась к бледно-голубому небу, явственнее обозначилось зияющее ранами полукольцо обступивших Новороссийск гор. Склоны их зловеще глядели в мир покореженными дотами, воронками от крупнокалиберных снарядов и бомб. Казалось, по горам прошелся великан-камнелом.

Красавец город, поднявшийся на берегу Черного моря, походил сейчас на разрушенное кладбище. Оживленная и веселая до войны Цемесская бухта, в которой днем и ночью кипела жизнь, теперь, в это раннее утро, казалась мертвой. Ни одного судового гудка, ни одного действующего судна. Тишина. И только затопленные корабли— жертвы пиратских налетов фашистской авиации — беспомощно уткнулись килями в небо, лежали на боку и горестно смотрели пустыми иллюминаторами на печальный берег. Легкие волны, пенясь, неторопливо плескались у израненных обломков кораблей… А там, на противоположном берегу бухты, отчетливо виднелись очертания мыса Любви. Там Станичка — пригород Новороссийска. За Станичкой — гора Мысхако, со своим обрубленным боком. И как раз между ними та самая Малая земля, которую тогда нельзя было найти ни на какой, даже самой подробной карте. Это название возникло в февральскую стужу памятного сорок третьего года, после того, как здесь, у Станички, закрепился десант черноморцев во главе с майором Цезарем Куниковым.

Сперва этих десантников называли по-разному: «легендарные куниковцы», «адский пятачок», «кинжал в спину врага», «ворота в Севастополь»… Но прочно закрепилось и устоялось только одно — «малоземельны».

И чего только не делали фашисты, чтобы сбросить «малоземельцев» в море: обрушивали на них десятки пикировщиков, по нескольку часов подряд «пахали» Малую землю, забрасывали термитными снарядами — словом, испробовали все, и казалось, что все живое там уничтожено, выжжено. Но когда враг предпринимал атаку, вновь оживала она и давала захватчикам отпор.

В это ласковое утро казалось, что и там, на Малой земле, нет живой души, и там была тишина, как и в Цемесской бухте. Всюду тишина. Тишина и у цементных заводов — на самом переднем крае огня. Здесь один из корпусов занимают наши, а рядом, другой, — фашисты. Между ними — всего несколько десятков метров, не более. Почему же такая тишина у немцев? Как будто поблизости нет ни батарей, ни фронта? Не потому ли все молчат, что после Сталинградской битвы Берлин и по сей день в трауре?.. Не потому ли, что этой зимой разгромленные под Орджоникидзе гитлеровцы откатились от подножья гордого Казбека и едва унесли ноги со склонов двуглавого Эльбруса? Не потому ли, что в долинах Северного Кавказа они оставили несчетное количество своих убитых солдат, сгоревших танков, орудий?

Тишина. Только над бухтой рыщут с криками назойливые серые чайки… Вот они слетаются к разрушенному молу. Что они там нашли? Волны прибили к берегу взбухший труп немецкого солдата, и чайки, тесня друг дружку, нацеливаются клювами в безжизненное лицо…

Неожиданно склоны прибрежных гор вздрогнули, грохот потряс бухту. На том берегу поднялись к небу огромные столбы дыма и взорванной земли. Это заухали наши береговые батареи. Вот и кончилась тишина. Значит, фашисты снова атакуют «малоземельцев», а наша артиллерия преграждает путь врагу к героическим окопам.

Тяжелые орудия, укрытые в горах, над берегом, били по вражеским позициям. Не только наши корабли, но и береговая артиллерия не давала фашистам возможности пользоваться портом в захваченном ими Новороссийске. Уже год прошел, а в Цемесскую бухту не было пропущено ни одно вражеское судно.

В ответ из района горы Сахарная голова, из Волчьих ворот ударили немецкие батареи. Да, слишком короткой была тишина на рассвете. Застонали берега и невысокие горы. Глыбы взорванных скал и вырванные с корнями деревья вместе с пылью и дымом поднимались в воздух, свистели осколки.

В глубокий проруб под скалой, где размещалась оперативная группа штаба, в освещенных «отсеках» подземного «корабля» планировался штурм Новороссийска — центра вражеской «Голубой линии». Гитлеровцы укреплялись тут целый год и надеялись, что город-порт останется в их руках и в будущем наступлении станет трамплином для прыжка в Закавказье. В том, что Новороссийск был превращен, казалось, в неприступную крепость, коренилась особая сложность и ответственность подготовки десантов и взятия города штурмом. Отсюда, из проруба, адмирал руководил боем, здесь, в этих скалистых «отсеках», решались важнейшие оперативные задачи. Адмирал был всегда на посту; казалось, этот широкоплечий, среднего роста человек не знает, что такое сон.

Вот и сейчас, на рассвете, не успел он закончить разговор с группой офицеров, как к нему вошел запыхавшийся капитан контрразведки и, приложив руку к козырьку, положил на стол перед адмиралом радиосообщение из Берлина…