Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

А командир смотрел вслед и думал: «Из какой стали выкованы такие моряки? В его легких осколок. Говорят, что он вернулся с того света, вырвался из когтей смерти. И это не басня. Другой с такими ранами вмиг попросился бы на пенсию. А он рвется с лодки в бой, из боя — в море и снова в огонь».

Кесаев вошел в боевую рубку. Прислушался. Внизу в отсеке кто-то пел: «Бескозырка, ты подруга моя боевая!..»

Пели двое: один басом, другой тенором.

Кесаев тоже просвистел мелодию — любил «Бескозырку». Потом зашел в рулевое отделение. Там он застал старшего рулевого Алексея Волкова и Ивана Твердохлебова — в полной форме. Бывший морской пехотинец спешил обойти лодку, с которой, как ему казалось, он не виделся «тыщу лет».

— Рули готовы к походу, товарищ командир, — доложил Волков.

Кесаев заметил зеленый гладкий шест, лежавший у ног рулевого: он только что демонстрировал его Твердохлебову, разумеется, с гордостью повествуя о недавнем происшествии на море. Он выдавал теперь эту случайность за свою смекалку и военную хитрость. На шесте белой краской был выведен номер корабля и фамилия рулевого. Для краткости он по-прежнему, но уже сознательно вывел четыре буквы: «Волк». Шест в точности походил на утерянный.

— Опробовать механизмы! — приказал Кесаев.

Через минуту заработали рули. Он внимательно послушал их. Убедившись, что они после ремонта действуют хорошо, скомандовал:

— Стоп!

Его распирала радость, похожая на ощущение счастья, что ремонт лодки быстро и хорошо закончен, что вернулся на родной корабль замечательный моряк, что скоро они выйдут в море. Все это заглушало личное горе, которое было тем острей, чем очевиднее приближалось окончание войны, — от Вали никаких вестей не было.

Из рулевого Астан ушел с механиком посмотреть, как работают механизмы в других отделениях.

Первая боевая часть — торпедные аппараты. Старший — мичман Федор Матюшенко, испытанный моряк — подводник, коммунист, на груди орден Красного Знамени. Торпеды, выпущенные им, всегда достигали цели. И сейчас мичман Матюшенко отлично подготовил свою часть к операции. Он не сомневался в этом. Но Кесаев заставил в его присутствии по два-три раза проверить работу каждого механизма.

Затем заглянул в электромоторную часть. Как врач выслушивает больного, так и он проверил готовность корабельного сердца и вернулся на центральный пост.

Он сел рядом со штурманом Александром Деминым. Лейтенанта Демина шутя называли «академиком». Этот симпатичный блондин спокойного нрава, кажется, даже во время боя не забывал о своей научно-исследовательской работе по гидрологии. Не пил, не курил.

— Ну что, академик, все готово? — спросил Астап, рассматривая подготовленную Деминым карту.

— Так точно, товарищ командир! — ответил штурман и указал карандашом на одну точку на карте. — Прошу сюда. Это курс, который задан. Все расчеты произведены правильно.

Кесаев внимательно изучил карту операции, исправил ее недостатки и подписал.

Поздно вечером лодка отошла от причала и словно припала к бегущим навстречу волнам. За нею, вскипая водопадом, искрилась расходящимися колеями зыбкая дорога и исчезала в ночной темени. Командир вместе с помощниками-офицерами находился в рубке и прислушивался к работе механизмов.

«Малютка» казалась Кесаеву живым существом, которое дышит, любуется скрытыми силами своими. Он отдал распоряжение, чтобы свободные от вахты моряки отдыхали. А сам остался на посту, просматривая поверхность моря. В темноте трудно было что-либо рассмотреть, только чернели вдали берега с угадываемыми на них городами-курортами.

«Малютка» снова пошла в поиск.

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 сентября 1943 г.

«Услышь меня, родной мой. Я в Равенсбруке, в лагере смерти. Сюда, в узкую холодную камеру, меня полуживую принесла чешка — санитарка блока краснобилетников. Но об этом потом… А где ты сейчас? Я знаю, я чувствую сердцем — в эти минуты ты жив и находишься в море. Это я знаю: ты атакуешь и топишь фашистских извергов. Фашисты не люди — людоеды. Их надо уничтожать, чтобы спасти людей… Я умираю, но я перед смертью хочу поговорить с тобой хотя бы мысленно. Так мне легче расстаться с жизнью. Пусть сопутствуют тебе, мой дорогой и любимый, удачи в бою и в жизни. Знаю: то, что поведаю о себе я здесь, до тебя не дойдет и ты не услышишь моего голоса: из камеры узника палачи не только письма, но и звука не выпустят. Но все же убеждаю себя, что говорю с тобой, и говорю о том, что произошло со мною, чем и как жила твоя Валя с момента, когда попала в лапы этих зверей. Как попала — это тебе, наверное, уже известно от наших родных… Перед смертью мне хочется говорить и говорить с тобой, только с тобой, моим единственным и самым дорогим на свете. Услышь! Услышь, услышь меня, Астан… А подрастет Славик — расскажи ему, чтобы ненависть к этим извергам клокотала у него в груди.

Холодный зимний день. Окраина знакомого тебе Прохладного. Сараи разбитого кирпичного завода. Ветер с полей задувает снег и крутит его по углам. Сараи переполнены ранеными, пленными. Раненые стонут. За умирающими следит какой-то врач. Из пленных. Нет, не врач — негодяй. Высокий, рыжий, пожилой мужчина. Кто стонал в предсмертной агонии, на тех он кричал:

— Что орешь? Здесь тебе не московская больница.

На плечах у меня санитарная сумка с ватой и риванолем. Осторожно прохожу между ранеными. Боюсь наступить на кого-нибудь своими тяжелыми солдатскими сапогами. Иду следом за врачом, я — подневольная санитарка. От голода у меня кружится голова, я очень слабая, едва держусь на ногах. Не могу успеть за сытым, он покрикивает на меня:

— Мертвая ты, что ли?

Жива или нет — сама не знаю. Пять дней ничего не ела. Стараюсь помочь раненым. Раненый красноармеец кричит:

— Мои ноги! Ноги болят. Доктор, перевяжи!

Я развязала сумку и наклонилась. Но не могла найти его ног. «Бедняжка! Ты даже не понимаешь, что ноги твои остались на поле боя». А вслух сказала:

— Я помогу, я сейчас вернусь…

Он поднял голову и посмотрел на меня. Хотел что-то сказать и не смог…

Ночью меня вызвали к следователю. Он ничего не говорил, не бил. Задал только один вопрос: «Из какого войскового соединения вы попали в плен? Назовите его адрес, полевую почту».

Я молчала… Рано утром мне и еще десятерым пленным дали паек — на два дня: два черствых сухаря и стакан семечек. Караульный сказал:

— Приготовьтесь в дорогу».

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

19 октября 1943 г.

«Мой любимый! Снова я собралась с мыслями и снова говорю с тобой…

…Эшелон идет на запад. Сильный холод. Товарные вагоны битком набиты пленными. Выдают один сухарь и семечки. Воды нет. Все пленные ползут к маленьким окнам. Кто попадал к окну, тот руками ловил снежинки, потом вылизывал капельки на руках. А что было делать мне? Поднялась температура. К счастью, рядом со мной ехала врач, пленная Анна Михайловна. У нее оказалось какое-то лекарство. Вторая пленная — Евгения Лазаревна Клем — раньше работала политруком в армии. Обе попали в плен в Севастополе. Они много слышали о тебе, Астан, знали тебя заочно и, когда познакомились со мной, начали заботливо оберегать меня. Родной мой, ты, твое имя помогало мне.