Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

Эшелон делал длительные остановки.

От Ровно до Зонста шли девять суток. За это время двери вагона открывали всего лишь раз. И это для того, чтобы выгрузить мертвых и больных. К этому времени мне стало лучше, и друзья скрыли, что я больна. Осталась в вагоне, не выбросили вместе с трупами.

Полночь. Поезд остановился на какой-то станции. С шумом открылись двери вагонов, крик, стрельба, рыдания.

Уши закладывало, голова кружилась. В вагоны ворвались немецкие солдаты и вышвыривали на мерзлую землю женщин. Пятьсот человек выстроили в пять рядов и начали считать. Потом погнали нас строем. Особенно трудно пришлось тем, кто отставал: их били резиновыми дубинками, травили собаками.

Евгения Лазаревна Клем и доктор Анна Михайловна еще были в состоянии идти, я шла между ними, и они поддерживали меня.

Пленные передавали друг другу наказ Клем: «Гонят нас на авиационный завод работать… Отказывайтесь, саботируйте… Лучше смерть, чем делать оружие, которое употребят против своих…»

О дорогая Клем. Как я тебя понимала! Пленных загнали в лагерь смерти политических заключенных в Равенсбруке. Нас охраняли специальные часовые в черных накидках и остроконечных касках, в руках резиновые палки, на ремнях пистолеты, на груди автоматы, около каждого — овчарка.

Нас выстроили в шеренги и погнали в парикмахерскую и баню. Кто возвращался из бани, того трудно было узнать: лысая голова, платье из темно-синей рогожи с полосками и номером. На ногах — деревянные башмаки. Нельзя заговорить о нижнем белье и чулках — немедленно бьют и сажают в карцер.

После бани караульные унесли одежду, и никто уже не видал своего платья, которое как-то еще связывало нас с домом, с Родиной. Фашисты прикрепили мне номер, и теперь у меня нет имени, фамилии, отчества. Я — никто. Я должна идти туда, куда будут показывать палкой, идти без слов, в деревянных башмаках и в платье из рогожи. Пища такая, что ее не ест даже собака. Кружка кофе с цикорием и ржавый сухарь. На обед — сто граммов хлеба из опилок и бурачный суп. Ужина нет.

Тяжело, тяжко, но ты со мной, милый, и я еще живу, надеюсь…»

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

30 декабря 1943 г.

«Мой родной! Говорю с тобой… Только с тобой…

Я теперь не Валя. Я — номер 17602. От меня остались одни кости и кожа. В день три раза — аппель, ненавистная перекличка, она тянется часами. Сколько времени стоишь на зимнем ветру и холоде, под дождем, с голой бритой головой, без чулок, без нижнего белья.

Аппель! Ненавистный аппель, каждый день! Всю ночь держали на морозе голых, голодных, усталых женщин, И ночью аппель! Проверяет жестокая фрау Билд Доротея. Каких только людей не терпит земля! Фрау Билд носит специальные ботинки. А ее кольцо? Большое, из черной стали с черепом и свастикой. Она носит его в честь Гитлера. Высшей радостью этой женщины-фашиста было сломить волю пленных. Первый удар рукой… От ударов ее кольца никто не может устоять на ногах. Тогда она берет палку. «Почему не стоишь передо мной по стойке «смирно»? А-а, не встаешь!» — и начинает бить. Только когда кровь показывалась изо рта, она оставляла свою жертву. Избитая попадала в лазарет. Оттуда— в крематорий. А фрау радовалась…»

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 февраля 1944 г.

«Астан! Мой родной! Ты сегодня снился мне во весь рост, бежишь ко мне на помощь. Я знаю, ты успеешь, ты спасешь меня. Я знаю… Иначе нас всех истребят… Фрау Билд прошла специальную школу. Она знает, как истреблять людей. Печи сжигают людей круглосуточно. Кто больше истребит людей, тот по-настоящему любит Гитлера. Пепел сожженных нужен немецким баронам. Они заботятся об урожае. Это тоже придумали такие, как фрау Билд. Пусть будут прокляты они вместе со своим фюрером!

Печи работают беспрерывно.

Много ли дней осталось еще, чтобы меня, номер 17602, превратить в черный пепел? Кто знает? Может быть, отвезут уже через полчаса в специальной машине. Астан, я верю — ты придешь, ты спасешь меня».

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 июля 1944 г.

«Мой милый, мой дорогой, мой чудесный друг!

Я говорю с тобой, слышу биение твоего сердца. Меня послали на фабрику, недалеко от лагеря. Ткали здесь вручную какой-то грубый материал. Однажды некоторые женщины из вытканной материи сшили себе бюстгальтеры. Бедняжек избили, посадили в карцер! Начальница фабрики, фрау Лоренц, сама била пленных. И всех наказала: трое суток работать без хлеба. На третий день голодные женщины не могли подняться. В это время — счастье — американские и английские самолеты начали сбрасывать бомбы на Равенсбрук.

Начальники лагеря и ткацкой фабрики спрятались в бомбоубежище. Пленные радовались: в эти минуты они оставались без надзирателей.

Выйдя из убежища, фрау Лоренц застала номер 17602, то есть меня, едва стоящей на ногах. «Что ты шатаешься за работой?» — и мгновенно превратилась в ведьму. Схватила за шиворот, встряхнула, потом начала бить. А после меня выволокли надзиратели и выбросили за дверь, тащили по снегу, потом положили к стене. «Рыдай здесь до ночи, сдыхай, собака!» — сказала фрау Лоренц и ушла.

Я, номер 17602, в одной рогожке и башмаках, не евшая три дня, действительно рыдала. Полумертвую меня мои друзья принесли в лазарет. Старший блока, французская женщина, спасибо ей, разрешила врачу и своим людям присматривать за мной. Вот она и спасла меня от крематория. Француженка не знала ни моего имени, ни фамилии… Но выживу ли я, выдержу ли еще все эти терзания? И вдруг — такая огромная радость! Надежда! В газете «Правда», которую французской женщине удалось достать через подполье, писали, что наши войска дошли до Польши, Румынии и Болгарии. Как это здорово! Жить хочется! Вот теперь надо выжить. Теперь все для того, чтобы увидеть тебя, Славика, всех родных.

Номер «Правды» недавно попал в лагерь и был от начала до конца прочитан Клем — нашим «секретным комиссаром». Пленницы называют ее матерью. Хочу тебе сообщить еще такую весть: Роза Тельман — жена легендарного Эрнста Тельмана — сидит в этом лагере и каким-то образом знает о событиях в мире. Это нас убеждает, что живы немецкие коммунисты и борются против Гитлера. Вот если бы ее увидеть! Спросить ее: как далеко наши спасители? Застанут ли нас еще живыми? Или к их приходу нас всех превратят в пепел в этих крематориях — фабриках смерти? А вдруг совершится чудо — и я увижу тебя, увижу Славика, родных. Увижу наши горы… О наш город, пройтись бы спокойно по твоему проспекту и парку! Наши поля, покрытые цветами, наши пыльные дороги, хоть один раз взглянуть бы еще на вас. Вот ко мне подошла и прервала мои мысли знакомая чешская молодая женщина. «Тебе тоже дали красный билет?» — спросила она меня. А кому начальник концлагеря выписывал красный билет, того ждал крематорий. Это была путевка в печь.