Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

Бои, тяжелые, оборонительные бои, шли в районе Прохладного. Нальчик находился в полукольце. Противник нацелился на Грозный и Орджоникидзе через Моздок и Эльхотовские ворота. Подготовлены к взрыву мосты через Терек… Западный Кавказ тоже в огне. Битва развернулась у Новороссийска и на подходах к Туапсе на перевалах Клухории, Маруха… Удар наносится в спину Черноморской группе войск… Окружен Сталинград…

Взрыв потряс стены.

Казаев выскочил на улицу. Оказалось, что взорвали мост через Терек.

«Рано! Рано!» — хотелось крикнуть Казаеву.

Командир саперов явно поторопился со взрывом. Как теперь переходить буйную реку? Как перебросить на правый берег тех, кто прикрыл отход наших подразделений?

Бой идет на линии железной дороги и на станции. Первые танки и мотоциклисты противника уже ворвались на улицы города. А дивизион бронепоездов все еще сражается с танками и пехотой в самой гуще фашистов, курсируя по ветке Прохладное — Гудермес.

Ничем тут комендантский взвод Казаева помочь не мог. И он приказал отходить к Тереку, сосредоточиться напротив кирпичного завода и не подпускать немцев в этот район до тех пор, пока все паши бойцы не переправятся па тот берег.

Взвод держал оборону до следующего утра, отбивая атаки и корректируя стрельбу наших артиллеристов по скоплениям вражеской пехоты и танков.

На рассвете немецкие танки усилили наступление. Боеприпасы были на исходе, взвод редел. Казаев дал приказ отходить на правый берег. Сам он решил покинуть позицию последним и засел с пулеметом у огромной ивы над обрывом. Бойцы были изранены, выбились из сил. Свой долг они выполнили до конца. Бессмысленных жертв не нужно.

Казаев уже не помнил, сколько времени ему пришлось сдерживать фашистов. Казалось, прошла целая вечность. Оглянулся: последние солдаты выбирались на тот берег. Теперь и ему пора было уходить: патронов — последняя лента. Хорошо еще, что ячейка у обрыва удобная — можно прыгать прямо в воду — и толстая ветвистая ива прикрывала от прямого попадания. Короткими очередями Казаев выпустил последнюю ленту по автоматчикам, поднявшимся в рост, потом столкнул пулемет в воду, чтобы не достался врагу, скинул сапоги, брюки и гимнастерку и их тоже бросил вниз, затем одну за другой швырнул несколько гранат и спрыгнул с обрыва в Терек, в зубах крепко зажал партбилет, завернутый в целлофан.

Прохладная вода обожгла. И тут Казаев вспомнил генерала. Сейчас сам оказался в его положении. «Наверно, так же переплывал Куму, сбросил одежду, чтобы не утонуть. А я его на гауптвахту!.. Вот дурак!..»

По воде зацокали пули. «Ах, сволочи!» Казаев ушел под воду и поплыл чуть ли не у самого дна.

Когда он вынырнул, то заметил впереди высокий камыш. Только бы доплыть, и он спасен. И тут же увидел, как с корнем взлетает в воздух камыш. «Минометами обстреливают берег…» — дошло до сознания. И он снова нырнул, уходя дальше от места, где рвались мины.

Выбрался около кирпичного завода. Но только побежал, как снова «залаяли» минометы и зажикали пули над головой. Казаев прижался к земле и быстро пополз по-пластунски.

Вот и длинный сарай, где сушили сырец. Не успел он войти туда, как загрохотала крыша — прямое попадание обрушило край сарая. «К печам! Они надежнее!»

Мокрое белье Казаева, вымазанное в кирпичной пыли, стало бордово-красным…

К штабному блиндажу, расположенному на южном скате Терского хребта, Казаев подошел с первыми лучами солнца. Он уже готовился доложить начштаба обо всем, что пережил за последние сутки, рассказать и о смешном случае с генералом.

У входа в блиндаж стоял высокий, плечистый генерал с Золотой Звездой на груди и упрямо смотрел на шедшего на него Казаева. Казалось, он спрашивает себя: «Это еще что за оборванец?»

«Генерал! Что он тут делает? Неужели назначен на место Глонти и будет моим начальником? — ужаснулся Казаев. — Припомнит он мне гауптвахту в Моздоке… Нет, не буду ему докладывать. Спрошу только, где начштаба корпуса, и все».

Казаев поравнялся с генералом и поздоровался, как с незнакомым. Только хотел было спросить, здесь ли полковник Глонти, как забасил генерал:

— Старший лейтенант, почему не докладываете? Или устав забыли? Что за вид? Где это вас разукрасили так?

— Разрешите войти в блиндаж, товарищ генерал?

— В блиндаже никого нет, Александр Борисович, — улыбнулся генерал. — Давайте еще раз знакомиться: заместитель комкора…

— Поздравляю вас с новым назначением, товарищ генерал, — скороговоркой произнес старший лейтенант, а про себя подумал: «Изведет он теперь меня…»

Но генерал, как убедился Казаев, обладал чувством юмора и не был злопамятным. Он пригласил бывшего коменданта в блиндаж и с сочувствием выслушал его рассказ, поблагодарил за храбрость, а потом и за то, что одел и доставил на машине в штаб армии.

В конце беседы генерал, как бы между прочим, спросил:

— А правда ли, Александр Борисович, что ты, как мне говорили, от рождения разведчик?.. И вроде бы уже крещенный?

— Приходилось, — насторожился Казаев. — А так-то я строевой командир.

— Учтем, — многозначительно проговорил генерал и еще раз повторил: — Учтем! А сейчас отдыхать. Сутки в твоем распоряжении. Помыться, одеться, поспать… Черти, а все-таки молодцы: показали генералу кузькину мать. И правильно сделали. А как же иначе! Порядок есть порядок…

Казаев ушел довольным от замкомкора. Если бы только не это «учтем». Что оно означает? Возьмут в разведку? Так он же строевой офицер. Командовал взводом, ротой, потом и батальоном. Это в известной Чапаевской дивизии в Одессе и Севастополе. После госпиталя был направлен в Орджоникидзе, казавшийся Казаеву далеким тылом. Отсюда его позднее перевели на должность коменданта прифронтового Моздока. Казаев не скрывал, что профессия разведчика ему нравится. Когда надо было, он ходил в разведку. И успехи были, не с пустыми руками возвращался.

Но сделать своей военной профессией разведку — это ему не очень хотелось. Вести в бой роту или батальон — вот это да! В этом деле он за год войны кой-какой опыт накопил…

Был жаркий полдень ранней осени сорок второго. Над долиной Ачалуки солнце выжгло последние всходы зелени. Длинные волнистые паутинки, казалось, повисли в недвижном воздухе. Над дорогой, бегущей к синеватому росчерку Терского хребта, стелился шлейф пыли.

Габати натянул вожжи, спрыгнул с брички.

— Эх, Юлтузка, стара ты стала… Разве это подъем? Прежде ты галопом летела в гору, а теперь…

Пучком жухлого сена он вытирал потную спину и бока лошади, приговаривая:

— Эх, Юлтузка, Юлтузка, постарели мы с тобой…

Он снял косматую папаху, старым носовым платком просушил крупные капли пота на гладко выбритой голове, поправил ершистые усы, приговаривая: