Луиджи Малерба - Итака навсегда

Эти суровые слова Пенелопы предвещали мне еще одну беспокойную ночь.

Хитрый, изобретательный, лживый, дерзкий и отважный Одиссей бился, как птичка, попавшая в силки: его руки дрожали, а в глазах появились слезы, которые он тщетно пытался скрыть. Как трудно мне было это вынести! Пока служанки готовили ему постель, Одиссей продолжал сидеть рядом со мной перед очагом.

— Вижу, ты стараешься опровергнуть мои доказательства, придумывая всякий раз новые опровержения, — сказал, он кротчайшим голосом. — Ты не признала даже самые интимные подробности нашей супружеской жизни, когда я описывал ложе, построенное мной собственными руками из ветвей старой оливы с таким старанием и любовью. Позволь же мне задать тебе вопрос об ожерелье из лазурита, которое сейчас у тебя на шее и которого у тебя не было, когда я отправлялся на Троянскую войну. Скажи, Пенелопа, будь я самозванцем, мог бы я с такой уверенностью утверждать, что это ожерелье не украшало твою шею в те давние времена, когда ни единое облачко не омрачало нашу совместную жизнь? Не желаю знать, кто тебе сделал этот подарок, ибо, если ты не признаешь меня как Одиссея, я потерял на это право. Но, во имя богов, скажи, как может бродяга-чужеземец знать, что ожерелье это подарено тебе не Одиссеем и появилось у тебя не так давно?

Одиссей поставил меня в затруднительное положение, и теперь мне надо было немедленно придумать ответ на столь хитроумный вопрос и развеять его сомнения. Прежде чем ответить, я склонила голову и погладила пальцами сверкающие камни ожерелья.

— Ты думаешь, о чужеземец, что либо Антиной, либо кто-то другой из претендентов на мою руку подарил мне ожерелье в знак обручения? Это не так. Ты знаешь, что даже одинокая и предающаяся отчаянию женщина не отказывается от удовольствия хоть как-то украсить себя. Это не преступление, а всего лишь женская слабость, которая понятна каждому мужчине. Однажды здесь побывал бродячий финикийский торговец с покрытыми пылью ногами. У него был ящик, полный всякого товара. Среди этих безделушек — гребней из слоновой кости, шелковых и пурпурных лент, золотых и бронзовых пряжек и застежек, янтарных браслетов и бус — я увидела это ожерелье из лазурита, которое привлекло мое внимание изяществом отделки, качеством камней, насыщенных золотыми блестками, и прекрасной застежкой из чеканного золота. Цена была подходящей, и я могла позволить себе это маленькое удовольствие, чтобы развеять печаль и отвлечься от постоянных обид, причиняемых мне женихами, истреблявшими наши стада. Я заплатила торговцу семь золотых монет и спрятала ожерелье в ларец, чтобы надеть его лишь в тот счастливый день, когда Одиссей высадится на Итаке и войдет в свой дом; тогда я еще надеялась на его возвращение. А теперь, когда надежда эта меня покинула, я решила отметить возвращение Телемаха и победу над женихами, надев самые лучшие свои одежды и это драгоценное украшение, которое, впрочем, ты уже и раньше видел на мне. Итак, я надеюсь, что твое коварное любопытство удовлетворено, хотя, если честно признаться, я не склонна давать всяким чужеземцам объяснения, касающиеся моей личной жизни. Должна признать, что ты многое знаешь об Одиссее, но когда мужчины говорят о женщинах, их откровенности нет предела. Неудивительно, что ты многое почерпнул из рассказов Одиссея. Если любопытство все еще гложет твою душу, я могла бы рассказать тебе о бессонных ночах, когда моими собеседницами были только звезды, о бесконечном чередовании времен года, об одиночестве и жестокой тоске, терзавшей меня каждую весну, о саване, который я ткала днем и распускала ночью, о пролитых мною слезах. Стоит ли говорить, что теперь, когда я смотрю на звездное небо, свет расплывается у меня в глазах. Может ли это удовлетворить твое любопытство и что-то добавить к образу женщины, израненной судьбой?

С какой странной и трогательной речью обратилась ко мне Пенелопа! Почему вдруг на мои вызывающие слова она откликнулась таким грустным признанием, словно ждала от меня сочувствия и уважения? И почему, говоря о прожорливых женихах, она употребила слова «наши стада», а не «мои стада»? Почему «наши»? Ее слова сбили меня с толку, а подозрительное происхождение ее ожерелья вызвало такое искреннее признание в женской слабости, что я был взволнован и потрясен, хотя так и не получил ответа на свой вопрос. И почему она сказала, что намеревалась надеть это ожерелье лишь в день возвращения Одиссея на Итаку, а надела его именно в день первой встречи со мной, если была уверена, что я не Одиссей?

Как бы она ни упорствовала, называя меня чужеземцем, ее печальные речи заслуживали ответа, созвучного ее признанию.

— Упущенное время бесконечно для тебя, но и для меня, моя обожаемая Пенелопа, и потому я старался заполнить его, совершая порой поступки, которыми можно гордиться, но порой и непростительные ошибки. Мысленно возвращаясь к годам, проведенным в скитаниях, я понимаю, что мне удалось избежать многих опасностей, преодолеть немало уготованных судьбой ловушек, но сделать и бесполезные, рискованные шаги, тяжким бременем лежащие на моей совести, потому что они привели к гибели моих верных спутников и отсрочили мое возвращение. Сейчас я не думаю больше о прошлом, и ты, Пенелопа, позабудь о стадах, сожранных женихами, потому что сегодня нс время предаваться воспоминаниям. Мы с Телемахом уже осуществили месть, задуманную нами обоими, и потому прошу тебя возвратить мне мои отрепья и нищенскую переметную суму, потому что никаким вознаграждением нс смягчить твою жестокость. Кроме моей рваной одежды я приму от тебя только сандалии, которые, как ты сказала, пригодятся мне, когда я вновь отправлюсь в путь, ибо не хочу оставаться рядом с теми, кто меня не узнал бы, явись я даже в пурпуре и золоте. Добрый десяток лет я плавал по морям и приставал к негостеприимным берегам. Теперь я вновь поплыву к неизвестным пределам, где, быть может, найду привязанность или любовь, которых я не нашел здесь, у себя дома. Обожаемая Пенелопа, сделай так, чтобы завтра утром я нашел рядом со своим ложем обещанные тобой сандалии, тогда я снова смогу отправиться в странствия. У тебя жестокое и непреклонное сердце, Пенелопа, и я сбегу от тебя, как сбежал от Сциллы и Харибды.

— Почему ты сравниваешь меня с морскими чудовищами, о неблагодарный гость? Будь ты и впрямь Одиссеем, тебе следовало бы сравнить меня с вероломной Калипсо. Или хотя бы с ненавистной мне Навсикаей.

— Что ты хочешь этим сказать? Объясни же свою мысль сбитому с толку и отчаявшемуся человеку.

— В моем сердце тоже путаница и отчаяние, — сказала Пенелопа, но тут же спохватилась: — Я уже смирилась со всем, что происходит вокруг меня, смирилась и с новыми тревогами и волнениями, которые прибавились к прежним. И я завидую твоему, чужеземец, безумию, которое позволяет тебе жить в мире, созданном твоим воображением.