Гусейн Наджафов - Лодки уходят в шторм

При виде гостя Нариманов слабо улыбнулся, пытался приподняться и болезненно поморщился. Гюльсум-ханум поспешила к нему, подложила подушки под спину и неслышно удалилась.

— Салам, салам. Хаиш миконэм, дахил бешавит, — по-фарсидски приветствовал его Нариманов. Голос его был слабым, прерывистым. — Бе фермад, бенишинид [21] Здравствуйте. Прошу вас, заходите. Садитесь, пожалуйста. .

— Тэшеккор миконэм, — поблагодарил Коломийцев, придвинул стул поближе к кровати. — Эхвали шома чэтор аст? — справился он о здоровье.

Нариманов слабо махнул рукой:

— Бэд аст. Плохо. Старая хворь скрутила. Видно, только в могиле оставит в покое.

— Ну, зачем вы так говорите, Нариман Наджафович, вам еще жить и жить.

Нариманов грустно улыбнулся, вытер испарину со лба.

— Как сказал поэт, "хоть сотню проживи, хоть десять тысяч лет, придется все-таки покинуть этот свет", — по-фарсидски продекламировал он.

— Но этот поэт сказал и другое: "Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья. Все прочее — поверь — одна лишь суета".

Нариманов, улыбаясь, кивнул, довольный тем, что Коломийцев узнал поэта, которого он цитировал, и спросил:

— В чем вы видите наслаждение жизни?

— В борьбе. Только в борьбе. Для этого мы и приходим в мир. Как сказал тот же поэт, "Мы — цель и высшая вершина всей вселенной, мы — наилучшая краса юдоли бренной…".

— Вы любите Хайяма? — спросил Нариманов.

— Мне больше по душе Саади и Хафиз.

— Да, их философия мудрее и глубже. Персы любят цитировать своих классиков. В их творениях можно найти ответы на любую жизненную проблему. — Помолчал, переводя дыхание. — Сергей Миронович рассказывал мне о вашей работе в Персии. Великая и многострадальная страна! — И, автор исторической драмы "Надир-шах", Нариманов стал увлеченно рассказывать об истории Персии, о нравах и обычаях народа и сообщил такие подробности, которых Коломийцев не подметил за два года жизни в Персии. Нариманов цитировал поэтов, говорил о прекрасной музыке.

— Жаль, руки слабы. Сыграл бы вам персидские мелодии…

Коломийцев перевел взгляд на тар и камышовую свирель, висевшие на стене. "Неужели сам играет?" — поразился он. Как-то не укладывалось в сознании, что этот мудрый государственный муж играет на пастушьей свирели.

Гюльсум-ханум внесла круглый столик с чаем. Потом она еще несколько раз неслышно заходила в комнату.

Когда заговорили о предстоящей работе в Персии, Коломийцев прочел Нариманову обращение Советского правительства:

— "Российский народ верит, что 15-миллионный народ Персии не может умереть, что он, имеющий такое славное героическое прошлое, имеющий на страницах своей истории и культуры имена, пользующиеся справедливым преклонением всего цивилизованного мира, могучим порывом сбросит вековую спячку, свергнет гнет гнусных хищников и вольется в братские ряды свободных культурных народов для нового светлого творчества на благо всего человечества" [22] Документы внешней политики СССР. М., 1954, т. 2, с. 199–200. .

— Правильно! — горячо воскликнул Нариманов. — Восток это поймет. В конечном счете, если Запад медлит, то укрепление нашей власти придет с Востока. — Его большие черные глаза загорелись живым блеском, а в голосе почувствовалось волнение. — Недавно я имел счастье познакомиться и беседовать с Владимиром Ильичом. До сих пор нахожусь под впечатлением от этой встречи. Когда я пришел к нему, он сразу признался, что мало знаком с жизнью мусульманского Востока. Я напомнил ему удивительные факты из жизни муганского крестьянства, приведенные в его работе "Развитие капитализма в России". "Это лишь иллюстрация для характеристики национального курса России на Кавказе", — отмахнулся Владимир Ильич. "Да, но какая иллюстрация!" — продолжал я. — Нариманов помолчал, отдыхая, и вдруг спросил: — Кстати, лотосы еще растут на Мугани?

— Лотосы?.. Не знаю. А почему это интересует вас? — удивился Коломийцев.

— Владимир Ильич рассказывал, что еще в четвертом веке до нашей эры Геродот описывал плодородие муганских земель. Позднейшие историки указывали на Мугань как на страну "возделанную и изобильную". В седьмом веке нашей эры арабский завоеватель Омар ибн-Хаттаба, покорив Египет и Персию, вторгся в Закавказье. Среди пленных рабов, пригнанных на Мугань, были жрецы Озириса и Изиды. Они принесли с собой семена "божественного цветка" — египетского лотоса, чтобы здесь вспоминать о берегах Нила. В те века о плодородии и богатстве Мугани слагали легенды… Владимир Ильич говорил, что мы должны возродить Мугань, превратить ее в богатейшую житницу страны.

— Как далеко он смотрит! — воскликнул Коломийцев.

— Очень, очень! — Нариманов улыбнулся. — Я сказал ему: "Владимир Ильич, я, мусульманский литератор, впервые слышу об этом от вас. А вы говорите, что мало знакомы с жизнью Востока". "Мугань, — ответил Владимир Ильич, — нашенская, российская земля. А вот, скажем, о Персии мои познания ограничены сведениями, почерпнутыми всего только из двух книг: Деморньи "Персидский вопрос и война" и Егера "Персия и персидский вопрос".

— Надо бы прочесть их, — сказал Коломийцев. — Они изданы у нас?

— Нет, в Париже и Веймаре. Владимир Ильич читал их на языке оригинала. "Первая книга, — сказал он, — архипоучительна, как описание поистине жалкого состояния Персии, над которой самым бесстыдным образом издеваются и грабят ее три, — в первую очередь три, — великие державы: Россия, Англия, Германия".

— Правильно! — воскликнул Коломийцев.

— "Вторая, — продолжал Владимир Ильич, — очень хорошая книга, обстоятельная, ясная, точное изложение, часто цитирование документов. Превосходная карта Персии, зоны влияния России и Англии. Автор, конечно, империалистическая сволочь" [23] Ленин В. И. ПСС, т. 28, с. 701, 704. .

— Так и сказал? — рассмеялся Коломийцев. — Крепко сказано!

— Мы долго говорили о политике партии на Востоке. Дать ему возможность свободно и самостоятельно развиваться — вот искреннее и горячее желание Владимира Ильича. Ведь не случайно сразу же после победы Октябрьской революции было принято обращение к угнетенным народам Востока. Впрочем, вам лучше знать, какое впечатление произвело оно в Персии.

— Колоссальное!

— А теперь вы везете персидскому народу новое подтверждение братских чувств России. Используйте все возможности, чтобы о нем узнали широкие массы: крестьяне, городская беднота, купечество, духовенство…

— Постараюсь, Нариман Наджафович, — обещал Коломийцев. Он отчетливо представил себе, как нелегко будет ему сломить средневековый фанатизм служителей ислама, и без тени лести добавил: — Мне бы ваше умение разговаривать с духовенством! Георгий Васильевич рассказывал, что в беседе с ним Владимир Ильич расхваливал ваше выступление, кажется, в мечети, перед моллами, назвал его образцом антирелигиозной пропаганды. О чем вы говорили с ними?