Гусейн Наджафов - Лодки уходят в шторм

Теплая улыбка согрела болезненное лицо Нариманова, польщенного вниманием и оценкой Ленина. Он с усилием повернулся на бок, достал из тумбочки несколько тонких брошюр и, откинувшись на спину, протянул одну из них Коломийцеву:

— Милости прошу, можете ознакомиться… Возьмите на память.

— Спасибо, Нариман Наджафович. — Коломийцев прочел на обложке из грубой серой бумаги пространный заголовок: "Речь товарища Н. Нариманова, произнес на собрании мулл и учителей татарских школ в гор. Астрахани 20 декабря 1918 г. Издание Комиссариата по делам мусульман Закавказья. № 5, 1919" — и принялся бегло просматривать ее.

— Думаю, вот эта больше заинтересует вас. — Нариманов передал вторую брошюру: "д-р Н. Нариманов. С каким лозунгом мы идем на Кавказ. Издатель: Комиссариат по делам мусульман. Закавказья. № 4. Астрахань. Типография "КОЧ". 1919 г.". — В основу положен мой доклад. В конце марта мы провели совещание всех азербайджанских коммунистов…

— Гамид Султанов и Дадаш Буниатзаде рассказывали.

— Находясь в России, мы все время думаем об Азербайджане… Мы твердо знаем, что Азербайджан не может существовать без России. И мы решили, что рабочие и крестьяне должны взять власть в Азербайджане. Отсюда, из Астрахани, мы многое делаем для подготовки вооруженного восстания. Особенно Сергей Миронович, как руководитель работы в зафронтовой полосе — так у нас принято называть работу в Закавказье и Дагестане, — снаряжает одну за другой лодки с оружием, боеприпасами, партийными и военными работниками. В ближайшее время в Баку отправятся Гамид Султанов, Дадаш Буниатзаде, Виктор Нанейшвили, Отто Герман и другие ответственные товарищи…

— Герман поедет со мной. И кое-что из боеприпасов для Ленкорани я прихвачу.

— Очень хорошо… К сожалению, мы узнаем о муганских делах с запозданием, из сообщений Бакинского и Кавказского краевого комитетов, пересылаемых через Астрахань в Москву. Что там сейчас?.. Будете в Ленкорани, разыщите Бахрама Агаева.

— А как же! Я знаком с ним.

— Энергичный, сильный работник! Мы сблизились с ним в Баку, как руководители "Гуммета" и "Адалята" — двух дочерних организаций большевистской партии. Бакинский комитет правильно сделал, послав его в Ленкоранский уезд. По моим сведениям, там на рыбных ватагах около девяноста процентов рабочих — выходцы из Южного Азербайджана. Благодаря работе "адалятистов" и наших "гумметистов" широкие массы мусульман Ленкоранского уезда поддержали идеи Советской власти… Передайте Бахраму горячий, братский привет…

Заметив, что Нариманов совершенно утомился, Коломийцев поднялся:

— Ну, удачи вам… Если сможете, напишите из Тегерана…

— Непременно, Нариман Наджафович, напишу. Поправляйтесь. — Проникшись глубокой симпатией к этому умному, доброму больному человеку, Коломийцев поцеловал его. Нариманов помахал слабой рукой, откинулся на подушки и уставился в одну точку. Вошла Гюльсум-ханум, спросила что-то, он не откликнулся, и она не стала тревожить его.

Немного погодя Нариманов позвонил в колокольчик и попросил жену принести бумагу и чернила. Обмакнул перо и вывел первую строку: "Письмо главе мусаватского правительства Насиббек Усуббекову".

Чуть забрезжил рассвет, Владимир Морсин поднялся и стал собираться в путь. Мария пекла ему в дорогу пресные лепешки.

Сергей и Салман, долго сидевшие ночью во дворе, на чурках, легли только под утро и теперь крепко спали на узкой железной кровати. Морсин не хотел будить их, но стоило ему заглянуть за ситцевый полог, как ребята вскочили, будто по команде.

Быстро позавтракав, все вместе поспешили в город и здесь расстались, разошлись по своим делам: отец вместе с Ширали Ахундовым отправились в села выполнять задание Реввоенсовета, Мария пошла на работу в госпиталь, Салман — в горы, в отряд Гусейнали. Сергей не мог пойти с ним: Федор Беккер велел ему непременно зайти к нему сегодня. Послонявшись по Большому базару, он в назначенный час пришел в ЧК. Беккер сказал ему, что завтра в село Привольное пойдет группа военных работников во главе с членом Реввоенсовета Сергеем Ломакиным, и что в эту группу включены он, Сергей, и Нина Николаева.

— И Нинка пойдет? — обрадовался Сергей, наморщив в улыбке нос.

— Ваше дело — разведка, — строго ответил Беккер. — Будете выполнять задания Ломакина.

Из ЧК Сергей побежал в госпиталь, уговорить мать — ведь отец велел не оставлять ее одну.

— Езжай, сынок, — согласилась Мария. — Только будь осторожен…

Потом он повидался в Реввоенсовете с Ломакиным и наконец пошел на конюшню, где еще недавно работал конюхом, сам выбрал себе коня.

Рано утром на дороге перед домом зацокали копыта.

— Сережка, где ты там? Поспешай! — крикнул Ломакин.

Сергей простился с матерью, вскочил на коня и ускакал.

Всадники ехали парами, словно в строю, впереди — Ломакин и Яков Горбунов из Привольного, за ними — еще двое военных, позади — Нина и Сергей. Миновав Форштадт, свернули в сторону гор. Самый удобный путь от Ленкорани до Привольного проходил по почтовому тракту, через Николаевну и Пришиб, а там по проселочной дороге несколько верст в глубь степи. Но этот путь был отрезан белогвардейцами.

Проезжая через сумеречный, прохладный лес, всадники держали оружие наготове: бывали случаи, когда бандиты, забравшись на деревья, стреляли оттуда или дикой рысью прыгали на спины…

Вскоре маленький отряд благополучно выехал ил опасного леса в поле. На многих участках шла уборка верна. Мужчины с винтовками, женщины, дети, приложив козырьком ладони к главам, настороженно провожали всадников.

За обмелевшей от летнего зноя мутной рекой Гей-Тепе зеленым оазисом раскинулось большое село — Привольное. Его основали еще в прошлом веке рязанские мужики, сосланные на край империи только за то, что предпочли иудейскую веру православной. Переселенцы поставили добротные бревенчатые дома — срубы, как в российских деревнях, возделали благодатные земли под пшеницу-самород, научились выращивать хлопок и рис. Давно истлели кости тех первых поселенцев под могильными камнями с выбитыми на них русскими фамилиями и непонятными письменами — изречениями из талмуда, а дома, поставленные ими, все еще крепко стоят, утопая в садах.

Точно таким же был дом Якова Горбунова на окраине села, куда определили приезжих на постой. Мать Якова, тихая, кроткая женщина, подала на стол запотевшую крынку молока, душистый хлеб, вскипятила самовар. "Ишь, как живут! Верно говорил Блэк, на Мугани одно кулачье", — подумал Сергей, уминая хлеб за обе щеки. Но вот за завтраком разговорились. Горбуновы стали рассказывать о себе, и Сергей понял, как обманчиво поспешное суждение о людях, — перед ним была самая обыкновенная крестьянская семья, всю жизнь не вылезавшая из нужды.