Гусейн Наджафов - Лодки уходят в шторм

— Кто это? — спросил Агаева Коломийцев.

— Сын папахчи [25] Папахчи — шапочник (азерб.). Самеда, учитель Али Мамедов. Очень смелый человек, дай бог ему жизни, далеко пойдет. При Ильяшевиче в Пришибе директором школы был. Как будто родительское собрание проводит, а на самом деле — заседание большевистской ячейки.

Мамедов кончил читать, ему захлопали.

Коломийцев подошел к красноармейцам. Агаев представил его.

— Хорошие стихи, — похвалил Коломийцев. — Ваши?

— Нет, Гамкюсар из Нахичевани написал, знаете такого? Гамкюсар его псевдоним, а зовут Алигулу Наджафов.

— Не слышал.

— В Тифлисе в журнале "Молла Насреддин" работал. Вот за такие правдивые и смелые стихи мракобесы пристрелили его из-за угла.

— Да, слово правды — острое оружие. И вы хорошо делаете, что несете его людям…

Попрощавшись с красноармейцами, Коломийцев отправился на причал. "Встречу" уже разгрузили. Команда катера занималась ремонтом, готовила его в обратный рейс: через два дня он должен был уйти в Астрахань.

Вечером Коломийцев пришел к Агаеву в его полутемную комнату позади Ханского дворца. Положил на стол большой сверток:

— Это тебе. Пешкеш.

— Вай, Вания, зачем утруждал себя? — смутился Агаев, но тут же развернул сверток, и его глаза заблестели при виде маузера, часов со светящимися стрелками, хромовых сапог и синего шевиотового костюма. Как ребенок дорогую, давно желанную игрушку, разглядывал Агаев часы, послушал, как они тикают, надел на руку и потом часто поглядывал на них. Примерил пиджак — впору.

— Надену, когда праздник будет. — Он убрал костюм в комод, а маузер повесил на спинку кровати.

Сели ужинать. Кусок сушеной рыбы, размягченной над паром, несколько ленкоранских сладких луковиц, черствый лаваш — вот и весь ужин. Но каким вкусным показался он изголодавшемуся за день Коломийцеву…

Утром Коломийцев тщательно побрился, надел свежую сорочку и вместе с Румановым-Асхабадским отправился в персидское консульство, которое помещалось в двухэтажном доме против гостиницы "Москва". Перед высокой аркой стояли аскеры охраны. Коломийцев вызвал начальника охраны, велел доложить о себе. Тот быстро вернулся и повел их за собой. Со двора каменная лестница в два марша, с площадкой посередине вела на второй этаж.

"Удивительно, — думал Коломийцев, поднимаясь по лестнице, — как это англичане не требуют от Персии закрытия консульств в Астрахани и Ленкорани? Не потому ли, что эти консульства служат им ушами и глазами?"

В стеклянной галерее советских дипломатов встретил секретарь консульства. Скрестив руки на груди и низко поклонившись, он проводил их в зал и скрылся за противоположной дверью.

Немного погодя к ним вышел консул Садых Хаи в черном фраке, с орденом на груди, в белом жилете, стягивавшем тугой живот, в маленькой смушковой шапке, с любезной улыбкой на круглом лице, обрамленном черной бородкой. В его глазах Коломийцев уловил хорошо скрываемое удивление. Садых Хан, конечно, знал о назначении Коломийцева посланником, был оповещен о его прибытии в Ленкорань и все же смотрел на него, как на пришельца с того света.

— Уважаемый а гаи консул, я рвался в Ленкорань, чтобы засвидетельствовать вам свое глубокое почтение, — слегка поклонился Коломийцев.

Садых Хан смотрел так, словно не верил, что перед ним действительно Коломийцев, а не его двойник, и с улыбкой подумал про себя: "Очень наглый человек…"

— Мне поручена приятная миссия передать вашему народу и правительству искренние чувства дружбы советского народа и правительства, подтверждения коим изложены в ноте. — Коломийцев полуобернулся к Руманову-Асхабадскому, и тот начал читать ноту.

Садых Хан слушал внимательно, с большим интересом, особенно ту часть, в которой говорилось о щедром даре Советского правительства Персии.

— Прекрасно! Дар нашего северного соседа и брата велик, как он сам. Мое правительство будет радо принять вас в Тегеране.

"Ну, положим, не очень…"

— Я не дождусь дня, когда попаду в Тегеран. И если вы, агаи консул, поможете нам…

— О конечно, конечно! — Садых Хан распорядился заготовить письмо пограничным властям, предлагая им оказать миссии всяческое содействие при переезде границы. — Я сегодня же сообщу моему правительству, чтобы оно приготовилось к встрече.

Что-то не понравилось Коломийцеву в последней фразе, насторожило его.

Получив письмо, Коломийцев откланялся.

— Примите, агаи консул, мои уверения в совершеннейшем к вам уважении.

Как только они ушли, Садых Хан продиктовал шифровку в Тегеран.

Коломийцев и Руманов-Асхабадский медленно пошли через "Сад начальника" в Ханский дворец.

"Ну вот, главное сделано, — думал Коломийцев. — Теперь осталось договориться с "Перебойней". Доставит нас в Энзели, а оттуда…" Ему вспомнилась последняя встреча с Челяпиным год назад. Как тепло встретил его Антон, как он радовался его браку с Дуняшей, как заботился о них. Теперь нет с ним Дуняши, и Челяпина нет в Энзели. Не давала покоя последняя фраза Садых Хана. Почему он улыбнулся при этом? Ничего не значащая улыбка дипломата или за ней кроется коварство?

— Ну что, Иван Осипович, когда двинемся?

"Хоть завтра", — хотел ответить Коломийцев, но промолчал. Конечно, он может ехать в любую минуту, даже обязан ехать. Но как оставить ленкоранских товарищей в таком положении на произвол судьбы? Ведь это все равно что бросить раненого товарища в окопе, а самому спасаться бегством. Нет, днем раньше, днем позже, не имеет значения. Надо остаться, помочь им удержать власть. Это очень важно. Не зря же Сергей Миронович называл Мугань нашей политической базой на Кавказе… Но чем он может помочь? Завтра состоится актив, там и решится, что делать…

— Завтра решим, — ответил он Руманову-Асхабадскому.

К полудню коммунисты, командиры и рядовые скрытно, чтобы враг ничего не заподозрил, потянулись к Народному дому. Делегатов снаряжали всем миром: кто гимнастерку одолжил, кто галифе, кто фуражку или пояс. Войдя в гудящий накуренный зал, Коломийцев подумал было, что в Ленкорань прибыла новая, свежая воинская часть.

В президиуме заняли места члены крайсовета и Реввоенсовета. Заседание открыл секретарь горкома партии Канделаки. Когда он сообщил, что среди них находится посланец Советской России, и предоставил ему слово, зал встретил Коломийцева громом аплодисментов.