Лариса Храпова - Терек - река бурная

Даже тут, в беде, дальше торгашества, дальше денег ее разум не шел.

И тогда, затрясшись от омерзения, Василий обернулся к матери и бросил чуть ли не под ноги ей взмокшего и жалкого Михаила…

К себе на пасеку он уехал совершенно раздавленный, поеживаясь от ощущения гадливости. И сейчас, при воспоминании об этой истории, его передернуло… Он косо взглянул на Цаголова, неохотно ответил на его вопрос:

— Об Литвийко ничего точно не знаем. Говорят, будто в Архонке или в Ардонской станице его видели…

— Жаль… Он мне понравился тогда… Добрый казак… Честный, открытый. Такие нам нужны…

— Мякишь, а не казак! Другой бы давно решился на возврат… — Василий почему-то запнулся, доканчивая: — Да и невеста его тут ждет…

— Путаница в голове — теперь не редкость, — задумчиво сказал Цаголов. — Сейчас каждый боец нам дорог, а ты, Василий Григорьевич, не очень-то дорожишь ими, как видно. Терпения нету убеждать?

— Убеждают делом, — отводя нечаянное нравоучение юноши, холодно отрезал Василий.

Всю обратную дорогу он был молчалив, недоволен собой. Уже у самой пасеки с неожиданным ехидством спросил у Поповича:

— Ну, а о Цаголове что ты думаешь? Ведь осетин, с которым равняться не изволишь…

Попович, помолчав, признался:

— Что Цаголов?! Покуда — орленок, орлом будет! — но тут же застроптивился, отступил: — Да и какой он осетин, всю жизнь промеж русских…

Перед светом Антона разбудил гам людских голосов, врывавшихся снаружи. Открыв глаза, увидел: Кондрат в одних подштанниках свесился в раскрытое окно и кричал куда-то в серо-зеленый сумрак:

— Походом на них, гадов! Давить их! Огнем пожечь!

— Почто орешь?! — одернул его Антон.

— Ингуши с Бардубаса на наших в Тарской напали… Горит Тарская. Бежим к правлению, — давясь от волнения, бросал Кондрат. Он судорожно натягивал шаровары, крутил взлохмаченной головой. Его лихорадка передалась и Антону — он сам долго не мог попасть ногами в штанины.

На площади перед правлением, не слезая со взмыленного коня, надрывался криком растрепанный, как галка в бурю, плюгавенький казачишка:

— Истребляют, братушки, наш род казацкий! Детушек не жалеют. Баб да девок на косах вешают! Кровушки той льется… Спасайте, братушки!..

Хрипло галдела толпа, надвигаясь на правление. Там на крыльце в шароварах и исподних белых рубашках уже маячили атаман, с десяток офицеров и членов правления. Казаки лезли на них, потрясая кто винтовкой, кто кинжалом в ножнах.

— Ведите нас! Бить будем нехристей! Спасать своих!..

С ближних проулков и улиц в толпу врезалось несколько верховых.

— Ведите!

— Оружие нам! Нечем их бить…

Офицеры призывали к тишине. Когда чуть поутихло, заговорил атаман:

— Гнев ваш, казаки, святой!.. А этого налета на наших давно ждать надо было, потому как больше-вики да их комиссары руку ингушей да чеченцев держали… Теперь вот с их благоволения полилась кровь невинных казацких детей. Я, казаки, гневлюсь с вами со всеми и призываю всех, кто оружие может держать, идти в город до Совнаркома, требовать, чтоб ружья да пулеметы нам дали, и бежать на выручку Тарской…

— Правильно-о! Оружия нам!..

— Гибнут наши братья! Оружия…

— Господа казаки! Господа казаки… Слушайте! Вот тут из Ардонекой станицы как раз верховой прискакал. Говорит, что там тоже на Тарскую собираются…

— Даешь на Тарскую!

— Оружия!

Офицеры, подогревая страсти, кричали с крыльца:

— Осетин несколько с Ардона уже выступили. Тоже на помощь Тарской идут…

— Почто нам осетины, сами управимся, — хвастливо отвечали из толпы.

— Осетины эти тоже крещеные…

— Хай идут!

— А ведет их Угалык Цаликов.

— Свой! Этот ингушам покажет…

— Казаки, слушайте офицеров! Стройтесь в шеренги по призывам! Тринадцатый год — сюда, до крыльца: четырнадцатый — до ограды…

…Горячее июньское утро катило к полудню, когда нестройные шеренги пестро вооруженных пеших и конных архонцев и ардонцев ворвались, сметя Владимирскую заставу на городскую окраину.

Антон и Кондрат шли в пешем взводе, которым командовал Григорий Дидук.

Крепко стиснув в кулаке ремень карабина, того, с которым бежал от кибировцев, Антон катал под скулами желваки, молчал. В голове билась одна обиженная мысль: "Брехал все-таки студентик, а я и уши распускал по ветру… Не случись он тогда, не блукал бы я нынче, как бездомный пес".

Он вспоминал свою первую встречу с Цаголовым, страстные слова, которые и заставили его заварить всю ту историю с разоблачением убийцы, и все больше досадовал на себя за доверчивость: "Ишь ты, мир промеж казаков да горцев сулил, а разве ж он мыслим, этот мир. Вот сызнова напали ингуши. Нет, не приручишь их… А говорил-то как! Говорил! Глаза, как у черта, полыхали"…

Казаки, хватившие перед дорогой горького, дерзко смеялись над испугом владимирских слобожан, горланили в пути старые строевые песни:

Под нестройные выкрики дошли до Апшеронских казарм, где стоял теперь Владикавказский красноармейский полк, остановились… Офицеры отдали вольную, строй стал рушиться.

Оказалось, что в Совнарком уже послана депутация для переговоров об оружии, нужно дожидаться ее. Казаки рассыпались по улице; иные уселись под красными кирпичными стенами казарм, другие полезли, подсаживая один другого, на черепичные загаты стен. Оттуда был хорошо виден весь огромный и пустынный казарменный двор. Солдат не было видно: кажется, обедали. Лишь одинокий часовой в зеленом линялом картузе с красным бантом стоял меж двух накрытых брезентом пушек.

— Вот бы, братушки, нам эти орудия! — сказал кто-то из казаков.

— Пулеметы пусть нам дают… Пулемет, он истребляет, а пушка — пужать только.

— Эй, часовой, может твои орудия по горобцам приспособлены?!

— А что ж ты караулишь их?.. Либо соседи воровитые?

Солдат не отвечал, лишь с любопытством поглядывал на высунувшиеся из-за стен головы, наряженные, несмотря на июньское пекло, в черные папахи.

Меж казаков отирался тот самый казачишка, который ночью взбудоражил Архонскую.

— Чего же ожидать, братушки? Ведь там же кровь наша льется, — говорил он плаксиво.

Казаки хмурились, все больше наливаясь злобным нетерпением.

Прошло с полчаса, а из депутации никто не возвращался. В кружке офицеров, толпившихся у ворот казармы, шло спешное совещание, и один из ардон-цев, стоявший ближе к ним, услыхал, как там сомневаются в успехе переговоров с "товарищами".

Ардонец кинулся к своим:

— Чего дожидаемся-то, братушки?! Комиссары, они и не думают оружье нам выдать… Им с руки, что наша кровь проливается.