Лариса Храпова - Терек - река бурная

Ночь пришла на смену июльскому дню после коротких синих сумерок. Темнота и прохлада спустились с гор. Осетинская слободка обезлюдела. Будто вымерло все. Даже лай собак с окраин долетал в центр слободки, как далекое эхо.

В этот час особенно боязливо и тревожно поскрипывала калитка во дворе Дзалиевых. Много раз нынче ее открывали, чтобы пропустить людей, пробиравшихся по слободке неслышными воровскими шагами. Сам хозяин, Бола Дзалиев, мутно белея во тьме офицерскими погонами и расточая вокруг кисловатый запах араки, встречал гостей у ворот. Во дворе, перед крыльцом, стоял еще один человек, лицо которого было скрыто в тени. Человек вполголоса спрашивал у приходящих пароль.

Бола нетерпеливо всматривался в темноту, припоминая, кто из приглашенных еще не пришел. Архонский представитель прапорщик Дидук здесь, ардонец полковник Данильченко здесь, осетинские офицеры из Гизеля и Ольгинского и офицеры-главари участков самообороны центра здесь. Даже никогда еще не бывавший на тайных сборищах в доме Дзалиевых полковник генштаба Соколов пришел точно в назначенный час. Говорили, что он совсем недавно познакомился с полковником Беликовым и сразу же предложил тому объединить своих Сунженских казаков с офицерскими силами, затаившимися в самооборонческих участках центра.

Из-за тополя, черной свечой торчавшего на углу улицы, вынырнуло три всадника — самооборонческий разъезд. Бола быстро прикрыл калитку, приник к широкой поперечной щели, пробитой клинком. Мерно цокая по булыжникам, разъезд проехал у самой калитки. Двое осетин в папахах, один русский — в красноармейской гимнастерке, картузе. Они о чем-то весело говорили, негромко пересмеиваясь. Бола задохнулся от ненависти, слушая, как осетины в угоду этому русскому, красному, изощряются на чужом языке. "Гяуры проклятые, да не будет счастья вашим нечестивым родам… Хорошо бы узнать, не из нашей ли они слободки?.. Если это один из сыновей голоштанного Батраза, то он по злой памяти может заинтересоваться моим домом. Сегодня это будет некстати… Не надо было выпускать этого Батразова щенка, прибрать еще тогда, когда стало известно, что он по ночам на собрания бедняков на кладбище шатается… Ах, мой бог Уастырджи, зачем умные мысли приходят всегда поздно?.. Но, видно, догадываются о чем-то эти красные: каждую ночь пять разъездов с Шалдона присылают… А сколько осетин с нашей слободки переманили на свою сторону, проклятые!.."

Дождавшись, пока разъезд исчез в темноте, Бола осторожно открыл калитку. Не прошло и пяти минут, как из-за того же тополя бесшумно выскользнули две фигуры: большая, сутулая и приземистая, широкая от густо присборенного в талии казачьего чекменя. Бола, встряхнувшись, привычно вытянулся, подобострастно подался корпусом вперед. Он сразу узнал: маленький, наряженный архонским казаком, — это полковник Беликов, в дни январской анархии бывший одним из начальников Владикавказского гарнизона, а теперь тайный глава контрреволюционных вооруженных сил Владикавказа; высокий — бывший апшеронский унтер, телохранитель Беликова.

— Долгие годы да будет ваш путь победоносен, ваше высокоблагородие, — певуче округляя слова, произнес Бола и зашарил за спиной, ища щеколду. Калитка открылась с тонким писком и телохранитель, первым проходя во двор, сказал недовольно:

— Опять твоя калитка на Всю слободку визжит…

— Мазал ее, большой хицау, истинный господь, свиное сало не жалел…

— Предаст когда-нибудь, запомни…

— Все в сборе? — не слушая перебранки, коротко к резко спросил Беликов и снял папаху, с видимым удовольствием обнажив круглую бритую голову.

— Все, ваше высокоблагородие… Их высокоблагородие полковник Соколов — тоже…

— Хорошо. На часах стой сам…

Бола с поклоном проводил Беликова в заднюю половину дома, где в большой, освобожденной от мебели комнате, на полу, застланном вдоль стен коврами, сидели гости. Лампенка с выкрученным до отказа фитилем, стоявшая на фынге [15] Фынг ( осет. ) — низкий круглый столик на трех ножках. посреди комнаты, едва освещала замкнутые, угрюмые лида.

При появлении Беликова все молча встали. Полковник расшаркался перед собранием и, найдя глазами Соколова, направился к нему.

Бола вышел на веранду, бесшумно прикрыв за собой дверь. Человека, спрашивавшего пароль, он отправил за калитку, сам сел на корточки у самой двери. Из щелей вместе со светом на веранду просачивались голоса. Бола уже изучил каждый из них — привык слушать через замочную скважину за дверьми. Вот он видит, как Беликов усаживается на треногой скамейке подле фынга, слышит, как он произносит, кривя длинный тонкий рот:

— Ну, господа, поздравляю вас с удачным началом: вчера наш Моздокский съезд избрал казачье-крестьянское правительство во главе с Георгием Бичераховым…

Сдерживаемые аплодисменты заглушили последние слова полковника. Когда он заговорил снова, в каждом его слове так и сквозило удовлетворение, и Бола казалось, что Беликов улыбается кончиками своих тонких губ.

— Господа, это знаменательное событие совпало с не менее знаменательным: славная Добровольческая армия генерала Деникина заняла Тихорецкую, разметав тридцатитысячное скопище красных… Великая армия все ближе к нашим многострадальным рубежам. И большевики не выдержали, отправили своего Кирова в Москву за помощью. Он выехал из города, облегчив тем самым нашу с вами задачу. Судьба, господа, решительно поворачивается к нам лицом, конечно, не без должного усилия к тому с нашей стороны…

— Вашего личного, господин полковник, да останется ваше имя навеки в памяти благодарного человечества! — захлебнувшись восторгом, крикнул кто-то из офицеров.

— Господа…

Голос Беликова заглушил шумок аплодисментов. Бола отчетливо представил, как полковник, скрестив руки на груди, кланяется круглой бритой головой во все четыре угла.

— Господа… Я есть только слуга нашей идеи, идеи, которая нынче собрала в этот дом нас, русских и казачьих офицеров, и вас, господа осетины… Не стесняясь ложной скромностью, я готов признать, что немало сделал для подготовки нашей грядущей победы на Тереке… Теперь близок день, когда, освободив край от красной заразы, мы перестанем, наконец, собираться, подобно татям нощным, а заговорим о своих заслугах с высокой трибуны… Каждый видит, как сложны условия нашей работы во Владикавказе, в самом сердце врага. И тем не менее мы сумели удержать за собой силы, организованные в самообороне, соединить их с казачеством, подготовить взрыв, так сказать, изнутри… Немалую работу мне довелось проделать среди учащейся молодежи, и вот она, моя гордость, — "соколиный батальон". Сейчас, господа, наши силы, то есть те, которые непосредственно займутся головой большевизма — Владикавказом, пока Георгий Бичерахов не развернет Котляревский фронт, а сотни полковников Кибирова и Серебрякова не развернут своих действий в левобережной Осетии, составляются из… из четырех казачьих сотен с двумя орудиями, из отрядов самообороны, из десяти осетинских сотен…