Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

Она дошла до камина и нервно взяла с полки одного из этих ужасных фарфоровых пастушков. Потом не в шутку топнула ногой.

– Ты наплюешь на людей, которые горы сдвинули, чтобы сделать твою жизнь увлекательной. У тебя есть деньги. Ты добился успеха. Многие берут с тебя пример. Ты хочешь сообщить им – слушайте, я ничего такого не имел в виду? Это все ошибка? Ты ведь это говоришь.

Черт побери, Джеймс! Как ты смеешь? Откуда вдруг сомнения в таком возрасте? Почему вообще ты сомневаешься в том, кто ты такой?

Она закусила губу.

– Кто такая Алиса Джонс? Я великая английская актриса. Это могут подтвердить картины, афиши, бесконечные восторженные записки. Никому не интересно, откуда я взялась. По крайней мере, очень немногим. Дело не в том, откуда ты взялся, а в том, чего достиг. И ты хочешь мне сказать, что готов все это перечеркнуть?

Она повернулась ко мне:

– Послушай-ка меня, Джеймс Барри. – Она стояла почти на носках моих сапог, полыхая гневом, и я чувствовал ее возмущение кончиками пальцев. – Свет знает, кто есть кто. И свет говорит, что ты мужчина. Я не хочу больше слышать об этом. Ни единого слова!

Она порывисто села рядом со мной.

– Алиса, – спокойно сказал я, – я и не сказал ни слова. Ты одна говорила.

Алиса расплакалась – громким негодующим воем ребенка, которому только что сказали, что игра окончена и пора в кровать. Я взял ее руку и тихо сжал в своей. Когда первые потоки слез иссякли, она сердито всхлипывала. Я снова заговорил.

– Алиса, я провел всю жизнь под маской. Я не знаю, кем еще я бы мог быть.

Она перебила:

– Но тебе нравилось наряжаться. Ты разве не помнишь свою первую форму? Как ты танцевал в красном мундире? Ты выглядел превосходно. Я ужасно ревновала. Ты любил власть, Джеймс. Не отпирайся. Ты любил помыкать людьми и стрелять в зулусов…

– Алиса! Могу тебя уверить, что я стрелял только в тех, кто добровольно подставлял грудь под пулю.

– На дуэлях! Ты дрался на дуэлях, Джеймс. Ты играл с огнем! Ты нарочно рисковал разоблачением.

Я молчал. Я вспоминал тот хмельной приступ страха, который испытывал, расходясь с противником и зная, что, если меня хотя бы ранят, – моей карьере конец. Да, втайне, не проговаривая, я надеялся и на это. Алиса права. Я стремился к разоблачению.

– Ты не держался в тени. Ты ссорился с каждым, кто попадался на твоем пути. Твои подчиненные тебя боготворили, твои начальники содрогались при твоем приближении. Ты возмущал спокойствие, и делал это намеренно. О тебе говорили, Джеймс. Ты был видной фигурой в обществе.

– Вот именно! – закричал я, внезапно разгораясь гневом ей под стать. – Я был фигурой в обществе! А что еще мне оставалось? В конечном счете рядом со мной никого не было. Тебя не было.

На секунду она умолкает. Но я еще не видел, чтобы Алиса позволяла кому-то другому сказать последнее слово, не позволит она и сейчас. Она разворачивает меня лицом к себе.

– Теперь я с тобой. Я люблю тебя, Джеймс, и, если бы я хоть на минуту вообразила, что смогу прожить жизнь с тобой, я бы так и сделала. Но ты бы никогда не позволил никакой женщине перещеголять тебя. На вершине мог находиться только ты. Ты бы никогда не отпустил меня одну на гастроли. А мне это было необходимо. Я хотела продвигаться вперед. Ты бы безусловно положил конец моей карьере – а я бы твоей, безусловно, только помогла. Ты слишком много обо мне знал. Мне нужны были опьяненные, трогательные идиоты вроде Адольфуса, храни его Бог, а не мужчина, задающий вопросы, вроде тебя. Конечно, я тебя любила, Джеймс, но мне нужна была и своя жизнь. Я не хотела, чтобы меня тащили помирать в тропики.

– Я бы никогда не заставил тебя туда ехать, – испуганно ответил я.

– Видишь. У меня бы даже не было надежды потанцевать на балах у плантаторов. Джеймс, ты слишком привык к приказам и подчинению. Я ненавижу спорить, а тебе это нравится.

– Но ты любишь, чтобы все выходило по-твоему, Алиса.

– И ты тоже.

Мы шипели друг на друга, как сцепившиеся кошки. Она потянула за локон моих седеющих рыжих волос, склонилась и поцеловала меня в щеку. Потом примерила льстивый, умоляющий тон:

– Ну Джеймс, мы теперь так счастливы, пожалуйста, не надо ничего портить.

Тут ей пришла в голову ужасная мысль.

– Только не говори мне, что ты несчастлив. Что ты хочешь чего-то другого? Чего-то еще? Пожалуйста, только не это.

Эти слезы были непритворны.

Она снова победила. Что мне оставалось, кроме как успокоить ее? Пока мы ссорились, я кое-что понял. Разоблачение мне больше не угрожало. А я любил опасность маскарада. Я так долго был навязчиво сосредоточен на своем одиночестве, на тайнах моего скрытого «я», недоступных миру, что не сразу понял произошедшую перемену. Я больше не был одиноким мужчиной. Джеймс Миранда Барри наконец-то воссоединился с единственным оставшимся на свете человеком, которому он полностью и безоговорочно доверял, которого всегда любил.

– У этой истории счастливый конец, Джеймс. – Она улыбалась. Лицо ее слегка распухло от слез. – Мы наконец-то друг друга нашли. Давай велим принести чаю.

Я не могу ей сопротивляться.

Мы прогулялись вдоль набережной в сумерках, наблюдая за быстрыми передвижениями фонарщика с длинными шестами от одного столба к другому – словно грабитель крался от дома к дому. И что же могли увидеть прохожие? Маленького доктора, который идет несколько скованно, но с безукоризненно прямой спиной и неизменной воинской выправкой, и роскошную фигуру знаменитой миссис Джонс. Кто бы посмел сказать, что старая актриса слишком пышно одета? Да и какая разница? Все ее наряды – по самой последней моде, включая короткую накидку и отделку. Она кланяется праздной публике – всегда грациозно, не высокомерно – героиня подмостков, выступавшая под гул оваций. Браво! Браво! Браво! Но, возможно, самую изощренную игру просто никто не замечает, и поэтому ею некому восхититься.

Я вглядываюсь в Атлантику. Я слышу крики чаек, летящих за кораблем, снующих стаями туда-сюда, ныряющих вслед за кормой. Я отмечаю скрип канатов, пение ветра в оснастке. В ведре возле грот-мачты поверхность воды изгибается, и порыв ветра наполняет паруса. Мы размеренно движемся на запад. Я знаю это по положению солнца. Я не слышу человеческого голоса – только крики чаек, облетающих корабль. Он пуст? Не может быть. Я здесь, палуба начищена, медь натерта и сверкает. Канаты новые, люки задраены. Я прислушиваюсь к мерному шуршанию волн о киль, а шлюп рвется вперед, на запад, и солнце греет мне левую щеку. Далеко в море видны дельфины – двойные вспышки прыгают, исчезают, потом снова появляются, играя по двое и по трое в яркой воде. Повсюду, до плоской линии горизонта, простирается бесконечное освещенное пространство, и корабль плывет. Я не слышу голосов. Я один. Я всматриваюсь в эту бесконечную ясную даль, в огромный купол бледного эфира и серо-зеленой голубизны. Закрываю глаза. Когда я снова вглядываюсь в огромные пространства океана и неба, я замечаю, что ветер стал холоднее. Мы движемся быстрее, и кливер раздулся. Бык-гордени и булини натянулись. Кто-то поднял кормовые паруса на бизань-мачте, и мы теперь идем на всех парусах. Порхают яркие летучие рыбы, море сверкает невероятной, глубокой, прозрачной синевой. Свет сменился с белесого на золотой. Мы входим в тропики. Так и будет? Я возвращаюсь туда, чтобы умереть? Это мой последний путь к дому? Мой дом – там, с тобой? В том месте, которое ты выбрала – я теперь могу с этим смириться, – которое ты выбрала, чтобы спокойно уйти за горизонт, прочь от раскаленного солнечного шара, глубже, глубже, глубже в бесконечную, глубокую прозрачную синеву.