Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

Алиса была его Вергилием, его проводником в подземных царствах. Все свое «образование» она получила от него, он же, в свою очередь, обращался к ней за советом, спрашивал ее мнения, учитывал ее взгляды. Алиса сосредоточенно и жадно принялась за приобретение знаний, сохраняя при этом способность критически мыслить и неустрашимость. Она пробовала на зуб золото и выплевывала подделки. Она не доверяла очевидным ответам и длинным словам. Она хорошо ела, хорошо спала и никогда не запоминала снов. Алиса смотрела на мир без боязни. Она принимала непреложное, прекрасно умея распознавать, что на самом деле непреложно, и готова была сразиться со всем остальным. Ее философия коренилась в повседневности. Она ничего не ожидала и ни о чем не сожалела. Но она копила деньги. Деньги были тем козырем, которым она играла против будущего, единственной картой, которой она не могла жульничать, победным раскладом в ее руке.

Джеймс Миранда Барри панически боялся секса. Особенно вне книжных страниц. Это был змей у его ног. Миг, угрожавший ему разоблачением. Следовало держаться подальше от несомненных мужчин и женщин. Он никогда не смеялся над кухонными шутками. Он никогда и не понимал кухонных шуток. У Дэвида Эрскина был отвратительный конюх по имени Джосс. У Джосса были гнилые зубы и под ногтями всегда виднелась кайма въевшегося навоза. Он часами не морщась пил неразбавленный джин. Именно он отпускал большую часть кухонных шуток.

Конюх решил, что Барри нуждается в том, чтобы ему преподали некоторые фундаментальные истины, раз уж генерал где-то воюет, а несчастный задохлик явно даже не научился поигрывать своей дудочкой, когда гаснут свечи. Джосс поймал Барри в каретной, в мрачной, пыльной пристройке, заставленной разбитыми престарелыми экипажами сомнительной конструкции с ненадежной подвеской. За этими древностями теперь следила ватага весьма предприимчивых пауков, развесивших изысканные полотна между потемневшими бронзовыми лампами и потрескавшимися сиденьями. Каково лучшее оружие мужчины в постельном бою? В один прекрасный день, мой мальчик, ты поцелуешь эту девицу Джонс там, где ее горло переходит в отлогую грудь, и там, где ее розовый сосок поднимается над темными кругами; и ты не думай, что она не разрешает мне сосать их, пока они не становятся твердыми, как камень, – когда ей так хочется и больше нечего делать; – и если она разрешит твоему рту приблизиться к этим прелестным окружностям, ты обнаружишь, что твое ружье заряжено так туго, аж белый дым сочится из дула; и что тогда тебе делать? А вот что: подними ей юбки, раздвинь мишень пальцами, она этого хочет, этого все они хотят, и не слушай тех, кто отнекивается, вставь свое ружье в дырку глубоко, как можешь, и пли, пли, пли. Лучше ничего не бывает. Освежает на весь день. Заставляет мужчину улыбаться и пружинить шаг. А если она позволила тебе сделать это один раз, она захочет, чтобы ты возвращался туда, вниз, как только ты успеешь перезарядиться.

Джосс громогласно захохотал, глядя на замершее, пунцовое лицо Барри, и заговорщически ткнул его в пах. Барри вырвался из каретной и направился прямиком к Алисе, сжимая холодные кулаки от ощущения оскорбленной добродетели. Алиса была занята – она считала цыплят, чтобы убедиться, что ее не грабят. Наседка клевала ее голые, смуглые руки, пока Алиса собирала маленькие писклявые шарики и складывала в выложенную соломой корзину. Ее пальцы нежно сжимались вокруг хрупких золотых комочков, дрожащих от испуга. Она встретилась взглядом с Барри – теперь глаза его горели бледно-белым яростным огнем, в котором сквозили гнев и страх.

– Десять, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… все правильно. Все тут. Давай, говори, что случилось.

Барри рассказал о случившемся, поколебался, затем сообщил и о том, что конюх пощупал его между ног для вящей убедительности. К его ужасу, Алиса расхохоталась.

– Господи, Джеймс. Ты не можешь собираться в армию и всерьез воспринимать такую чушь. Да такое случается каждый день. Джосс – мерзавец. Мама меня предупреждала. Он ловит тебя наедине среди ведер, потом поднимает юбку, до самого верха, чтобы не испачкать в патоке – это он так говорит, – и рукой проверяет, есть ли у тебя что-нибудь липкое между ног, там, где быть не должно. Я удивляюсь, что он не заставил тебя расстегнуть все пуговицы, чтобы проверить, действительно у тебя есть дудка или только пучок перьев…

По щекам Джеймса Барри скатились две огромных слезы.

– Джеймс, да не плачь! – Она пихнула трепещущих, клюющих цыплят в загончик. – Пойдем к реке.

Сентябрьское солнце согрело темную, вспаханную землю. Алиса вымыла ноги в реке, потом вытерла их о свой передник. Прохладный язык ветра лизнул ее кожу. Она взглянула на желтеющие ивы, дрожащие в ручье, на прохладный, обширный английский покой, на коров, стоящих у зеленых заводей с полосками золота на белых боках, и на огромный свод, блестевший белизной в голубой вышине. Джеймс Барри лежал рядом с ней и, следуя ее примеру, смотрел в пространство. Она вздохнула, чувствуя бремя его пытливой невинности: этот ребенок хотел знать и не знать то, что Алиса всегда могла вызвать к жизни – стоило только свистнуть, – а могла отряхнуть с кожи легким движением пальцев.

Первой любовью этого мальчика была стройная женщина в муслине и лентах, которая уверенно носила его на своем бедре. Его вторая любовь – огромный отважный генерал, революционер с горбатым носом, намечающимся брюшком, сердцем безмерным, как море и как его странствия. Его третьей любовью была Алиса Джонс. Он перекатился на бок, чтобы взглянуть на ее черные кудри, сбившиеся за золотой сережкой. Он медленно протянул руку и тихонько повернул кольцо в ее ухе. Она накрыла его пальцы своими и улыбнулась, почувствовав холод его прикосновения. Приди в сад, сестра моя, возлюбленная моя. О, ты прекрасна, возлюбленная моя; и ложе у нас – зелень. Кровли домов наших – каштаны, потолки наши – ивы и ели. Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.

Сцены из Шекспира! Туман уже окутывал кедры в парке, и сиренево-голубые облака астр были стреножены веревками. Садовники рано утром высаживали экспериментальные тюльпаны на другой стороне заборчика, и стрижи собирались в стаи на крышах домов. Джеймс Барри отправлялся на север спустя неделю. И его отъезд должен был ознаменоваться Сценами из Шекспира. В доме было еще достаточно скучающих взрослых, чтобы хватило на группу придворных и механиков. Мы все собираемся сыграть последний акт из «Сна в летнюю ночь», чтобы зрители расселись перед первым зимним камином в Большом зале, окруженные подносами с пирожными, печеными каштанами и сладким вином. Мальчик сыграет Плутишку Робина. Ну разве не прелесть? Он прекрасно подходит для этой роли.