Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

Я еду в Порт-Ройал.

Кладбище расположено за городом, слева от дороги. Когда я останавливаюсь, какая-то женщина пытается продать мне дыни и свежую рыбу. Я оглядываюсь в поисках водопоя, лошадь переминается с ноги на ногу, мы оба мотаем головами, отгоняя мух. Женщина тянет меня за рукав и раскладывает на промасленной тряпке несколько отличных луцианов.

– Янга [49] Янга – местное название маленьких речных раков. , масса! – кричит она, угрожающе размахивая корзинкой, полной раков. Я даю ей денег и прошу посторожить тележку, сам же скрываюсь на кладбище.

Ворота захлопываются за мной, я шарю в нагрудном кармане в поисках письма Франциско. На этом кладбище нет тени, лишь гравий и камень, над могилами ржавеют железные кресты. Мертвые цветы сохнут в маленьких кадках у надгробий. Я пытаюсь прикинуть расстояние. Вдоль всего кладбища тянется стена с мемориальными досками, теперь почти нечитаемыми, укрепленными на крошащейся кирпичной кладке. Могильные камни, разломанные землетрясением 1692 года, сгрудились, словно нелепая головоломка вдоль всей стены. Я вспомнил, как Франциско рассказывал мне одну из легенд Порт-Ройала: будто бы земля разверзлась в тот день, когда сердце ее поднялось до самого горла, и мертвые восстали. Я прохожу мимо разломанных камней. Все еще различимы фрагменты надписей на разных языках, « Hic iacet [50] Здесь лежит ( лат .). », «Помолись о душе…» и самая угрожающая: «Мы еще встретимся на небесах». А на этом надгробии нет надписи, но я вижу контур двух рук, сжатых в масонском знаке единения. В дальнем конце кладбища есть еще одна калитка, ведущая в никуда, поскольку за той стеной ничего нет – ничего, кроме дюн и моря. Ветер сильно пахнет морской солью. Порыв ветра приподнимает мою шляпу. Я решительно направляюсь к более новой части кладбища и буквально спотыкаюсь о ее могилу.

С минуту я смотрю на нее, и голова моя совершенно пуста. У меня нет цветов. Я ничего не принес. Каменный саркофаг треснул – в верхней части могильного камня видна большая щель, как будто Судный день уже объявлен и дух ускользнул из могилы. Я с суеверным страхом заглядываю в щель, но вижу только мох, землю и обломки камней. Могильная плита – простой белый щит с маленьким черным крестом из гагата – не тронут, и надпись не пострадала.

МЭРИ-ЭНН БАЛКЛИ

Урожденная Барри

1785–1823

Нежно любимая ныне и присно

Ее красота и добродетель никогда не померкнут

Тот облик морем погребен

И дивно, странно изменен [51] Строки из пьесы У. Шекспира «Буря» (песня Ариэля).

Искренне оплаканная единственным сыном

Джеймсом Мирандой Барри

и Ф. де М.

положившим этот камень

Я достаю из кармана записную книжку, помечаю дату и время моего визита, переписываю надпись. Я также делаю несколько примечаний по поводу состояния могилы, просто чтобы чем-то себя занять. Потому что я знаю – за мной наблюдают. Я ничего не чувствую. Только любопытство, отчего могила так яростно разверзлась. Когда я оборачиваюсь, то вижу на ограде двух длинноногих черных мальчишек, которые широко улыбаются и колотят пятками по шероховатому камню.

– Добры вечеры, масса, – кричат они хором, и из-под их ног на гравий сыплется струйка красного песка. Их пятки выбивают на стене ритм. Их голоса звенят, словно мстительные эринии.

– Земля сдвинулась, масса.

– Леди утонула.

– Даппи ходит, даппи ходит.

– Могила открыта. Ее закрывают. Она открывается.

– Белая женщина утонула. Даппи ходит.

– Она сосет кровь.

– Даппи, красивая женщина – даппи.

– Она дьявол, масса. Это даппи, леди-даппи, она ходит каждую ночь.

– Все видят, даппи ходит.

И они колотят по забору и улыбаются, словно маски в День всех святых.

В Порт-Ройале я остановился на ночь в доме губернатора, который рассказал мне, что одно из небольших землетрясений, обычных в городе, действительно произвело некоторые разрушения на кладбище. Он пообещал восстановить могилу моей матери. Он говорит, что в Порт-Ройале ее любили, что ее многие помнят – ее щедрость и благородство, стройность и изящество и замечательные рыжие кудри. Некоторые – и не только негры – говорили, что ее призрак ходит по улицам и верфям или толкает в море ялик, подобрав юбки. Но этим россказням нельзя верить.

…Я смотрю на Эдварда и понимаю, что молчал слишком долго, погрузившись в воспоминания. Его лицо выражает живейшее беспокойство.

– Старина, я тебя чем-то обидел?

Я говорю ему, что недавно навещал могилу своей матери.

– Я надеялся успокоить свою неугомонную память, Эдвард. Но не смог. Моя мать была очень скрытной женщиной, и я испытываю к ней смешанные чувства. И теперь это уже не разрешится. Мне придется с этим жить.

– Должно быть, это чертовски неприятно. Я никогда не устраиваю такие паломничества. Не могу этого вынести. Ужасно, конечно, но уж такой я человек. – Эдвард скорбно качает головой. – Плесни мне еще хересу, вот спасибо, ты ведь останешься на Рождество?

Последние полгода перед этим Рождеством были очень трудными. Ранние дожди так и не пролились, и остров страдал от засухи. У нас в Голубых горах это чувствовалось меньше, но Эдвард писал мне отчаянные письма, о том, как пересыхают ручьи, оставляя лишь гнилостные лужи в выемках и оврагах, где москиты кишат над зеленой тиной. Его негры осушили колодцы, таская бесконечные ведра с водой на свои участки. Земля необходима неграм, чтобы дополнить свой обычный рацион, состоящий из мяса, муки, соленой рыбы и сахара с плантаций. Они выращивают бананы, батат, кокосы и окру. Окра – один из местных плодов, к которому я особенно пристрастился. По вкусу он напоминает спаржу. Еще спелые плоды окры вкусно обжаривать в масле. В Монпелье участки не дали урожая, и люди голодали. Плантаторы тоже пострадали, но, как это всегда бывает, белым пришлось лишь затянуть пояса, черным достался настоящий голод.

Эдвард Эллис был готов открыть запоры своих каменных хранилищ, чтобы накормить людей. Другие хозяева – или заморские владельцы – были не так щедры, и на востоке в Сент-Томасе и Монтего-Бей начались волнения. В два поместья были посланы войска, которые легко подавили бунт. Чего же проще? Люди были вооружены лишь заточенными палками да кортиками, и их легко было убедить отказаться от сопротивления. Восемь мужчин и одну женщину высекли плетьми в Булье, в двадцати милях от Монпелье. Меня беспокоило развитие событий, и я просил сообщать мне о новостях. Я был занят вспыхнувшей эпидемией ветрянки среди военных, расквартированных в Верхнем лагере, и я боялся, что если восстания приобретут более масштабный характер, то у нас не хватит здоровых солдат, чтобы защитить корону.

У маронов [52] Мароны – беглые негры, живущие в горах. было несколько отрядов ополчения, предположительно готовых откликнуться на призыв губернатора, но, учитывая прошлые столкновения и измены, на их преданность нельзя было полагаться. Одним из условий их независимости было обязательство возвращать беглых рабов обратно на плантации. Но я не уверен, что они всегда его выполняли. Платон со своей шайкой прятался в буше много лет; он не смог бы продержаться без помощи и прикрытия.