Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

— Аминь, — добавил епископ.

Бек долго, не моргая, смотрел на раскрытое напротив окно, сквозь которое ярко улыбалось солнце.

Спарапет снова взял его руку. В глазах у него стояли слезы. Пора было произнести слова раскаяния, которые жгли его душу. Угадав его мысль, Бек снисходительно улыбнулся.

— Тэр мой, — начал спарапет прерывающимся голосом, но Бек слабым движением руки дал понять, чтобы он умолк. Затем еле заметным движением потянул его к себе и, обхватив слабой рукой шею спарапета, поцеловал его.

— Я знал, знал, Мхитар, — произнес он медленно. — Я знал, что ты не бросишь меня! Забудь былое, забудь!..

Спарапет вытер слезы уже во дворе монастыря.

— Опасность миновала, — сказал он, глубоко вздохнув, бежавшим навстречу военачальникам. — Бек поправляется.

Дорога, ведущая в Алидзор, вновь оживилась. Из далекого Джраберда, из Варанды, Сота, Кашатахка в Алидзор тянулись небольшими группами или в одиночку священники с хоругвями, старшины, мелики с женами и слугами, богато одетые купцы, крестьяне в лохмотьях и полуголые нищие.

Все они толпились вокруг дома Давид-Бека в томительном ожидании вестей о здоровье своего спасителя. Мовсес и Согомон выбились из сил, сотни раз отвечая: «Бек поправляется».

Люди со слезами на глазах коленопреклоненно молились богу, чтобы он сохранил для них жизнь Давид-Бека, в Ваганаванском монастыре приносили жертвы, зажигали свечи на могилах похороненных там царей Сюника.

Купцы вместе с богатыми дарами передавали для Бека багдадскую хурму и сухие индийские бананы. Крестьяне дрожащими руками доставали из-за пазухи собранные в своих горах целебные травы и коренья и просили Мовсеса и Согомона прикладывать их к ранам Бека.

В Алидзор прибыла также тикин Сатеник вместе с сыновьями и Цамам. Незадолго до нее приехала сюда Гоар. Она блистала своей красотой, роскошью одежд, своим веселым, озорным характером сумела привлечь к себе внимание всех. Но в то же время она смотрела на жен меликов с княжеской гордостью, ездила с мужчинами на охоту, принимала участие в конских состязаниях. Она гордилась тем, что сумела сломить упорство Мхитара и вовремя привести его на поле Марагского сражения.

А тикин Сатеник вела между тем совершенно замкнутую жизнь. Даже радость победы и примирения мужа с Давид-Беком не утешила ее. Ведь примирения двух самых близких и дорогих ей людей она добилась ценою унижения собственного достоинства. Теперь, после того как она совершила этот унизительный шаг, когда все уже позади, она краснела от стыда, вспоминая, как добиралась до Пхндзакара и, пренебрегая своей женской гордостью и достоинством, стала умолять Гоар поехать к спарапету и уговорить его примириться с Беком. Она дрожала, хваталась за голову и рыдала, подобно молодой девушке, несправедливо обиженной матерью.

Гоар встретила ее с холодной радостью, вежливо поклонилась, пригласив ее в одну из своих недавно выстроенных комнат, усадила ее, а сама осталась стоять. Сатеник не помнит, как она начала разговор, с какими словами обратилась к этой женщине, которая похитила ее счастье, причинила так много горя ей и одно слово которой для ее мужа было в тысячу раз дороже, чем царские веления. Не помнила также, что ответила Гоар. Но она никогда не забудет иронической улыбки надменной красавицы, искры радости в ее глазах в тот момент, когда она, Сатеник, признав свое бессилие, умоляла ее поехать к спарапету, чтобы уговорить его помириться с Беком.

Никогда она не была так подавлена и унижена, как в этот день. Теперь, когда прошло много дней, когда, слава богу, все окончилось благополучно, она страдала еще больше, хотя и знала, что именно этот ее поступок во многом решил исход сражения при Мараге, спас родную страну от гибели.

Приехав в Алидзор, Сатеник вновь была уязвлена, узнав, что здесь находится Гоар. Стараясь не встречаться с ней, она целыми днями просиживала дома. Однако Гоар, казалось, нарочно почти каждый день в определенное время, в сопровождении своих молодых телохранителей и многих военачальников, шумно проезжала мимо дома Сатеник. Ее конь, словно гордясь своей красивой и ловкой, как рыцарь, всадницей, шел мелкой рысью. Звонкий голос и веселый смех Гоар сводили с ума многочисленных ее поклонников. Дети Сатеник подбегали к окнам, чтобы полюбоваться шествием. Мать сердилась на них и велела служанке закрывать окна.

К счастью, Мхитар мало оставался в Алидзоре. Часто он уезжал на целую неделю. Обычно возвращался ночью усталый, запыленный и, не промолвив ни слова, ложился спать. Сатеник догадалась, что Мхитар также избегает встречи с женой сотника Товмы, и это несколько утешало ее.

В накинутой на плечи домашней шубе, с привязанной к груди раненой рукой сидел в убого убранной комнате Давид-Бек.

— Человек уходит — остаются его дела, тэр Верховный властитель, — тихо говорил живописец. — Потомки радуются добрым делам человека. Они с благодарностью вспоминают творца добра. Для людей грядущего приятно, когда остается его портрет. Он становится им более родным и близким.

Бек время от времени смотрел на стоящего перед ним молодого, скромного и умного живописца, и на его бледном лице появлялась еле заметная, теплая и нежная улыбка.

— Вот по твоему поручению, тэр Верховный властитель, я написал портрет крестьянина — сотника Есаи. Быть может, моя скромная работа и недостойна твоего внимания, но будь снисходителен, разреши написать для грядущих поколений твой портрет.

— Желание твое доброе, Нагаш Акоп, — сказал Бек, — но не для этого я вызвал тебя. — Затем, не отрывая взгляда от лежащего на столе портрета, продолжал: — Хвалю также твое искусство, в образе Есаи ты схватил главное — его дух, непреодолимый дух его народа. Это видно по его взгляду. Он воин и готов сражаться. Но он не убийца, а спаситель, таков и народ его. В портрете я вижу любовь Есаи к жизни. Он человек не одним своим обликом, но и тем, что возвышает его, делает человеком, — его духом. Но я хотел бы видеть в портрете и силу руки Есаи, той руки, которая не только владеет мечом для защиты своей земли и своего отчего дома, но и умеет сооружать храмы, плавить железо, создавать хлеб и виноград. Это единственное, чего нет в портрете твоем, милый мой Нагаш.

Нагаш слушал его и, глядя на портрет Есаи, думал, как удивительно верны замечания Бека. Рука Есаи действительно не такая, какой она должна быть. Она получилась слабой, бессмысленно лежащей сбоку. Все свое внимание он сосредоточил лишь на глазах Есаи, стараясь как можно выразительнее показать их внутренний огонь.