Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Помахав рукой, он простился с ополченцами и, пришпорив коня, повел свою армию в сторону Чавндура.

Наступила ночь, но Мхитар, не давая отдыха своим войскам, спешил нагнать армию Абдуллы. Высланные вперед лазутчики сообщили, что пятидесятитысячная турецкая армия занимает всю долину Чавндура и что паша, по всему видно, поведет ее вверх по реке. Мхитар собрал военачальников и, не сходя с коня, разъяснил им свою мысль.

— Я беру с собою две тысячи пятьсот всадников, — сказал он. — Спущусь по горам Егварда в долину Аракса и с правого крыла обрушусь на центр армии Абдуллы. Вы же во главе с князем Баяндуром спускайтесь вниз по ущелью и нападайте на турок с фланга. Запрещаю завязывать бои днем. Только ночью. Днем таитесь в лесах и ущельях. Укрыться, слава богу, у нас есть где. После короткого удара сейчас же отходите, чтобы напасть снова. Разрушайте дороги и мосты. Держите связь с отрядами ополченцев Есаи и Гоар. Не упускайте из виду рамиков, не оставляйте их одних, иначе сдеру с вас шкуру.

Незаметно вздохнув, он оглядел безмолвных военачальников. Сердце сжалось. Чувство тоски вдруг охватило его. О смерти которого из них узнает он по возвращении? На мгновение закрыл глаза и затем, подняв голову, продолжал:

— Наша цель — не дать врагу без потерь подойти к стенам Алидзора, нужно задержать его до наступления зимы. Только так нам удастся уничтожить армию спесивого Абдуллы. Доброго вам здоровья…

— Доброго пути, властитель. До встречи, — взволнованно ответили военачальники.

Мхитар уехал. Военачальники понимали, что он избрал единственный и правильный план ведения войны против огромной армии. К этому способу армяне прибегали еще со времен Давид-Бека.

Мхитар стремительно повел свою конницу в сторону темных гор Егварда. Но когда уже достаточно удалился от основной армии, вдруг круто повернул вправо и направился в сторону Мегри. Воины полка «Опора страны» удивились такому его решению. Ведь они должны были идти на армию Абдуллы.

Переправившись через реку, Мхитар пустил коня вскачь.

Есаи и Зарманд повели свой полк в большое село Гайлакал, которое со скалистого выступа господствовало над подступами к реке Вохчи. Кругом царила мертвая тишина. Из ердиков не поднимался приятный дымок. Жители села, покинув свои дома, переселились в горы.

Ополченцы решили ждать появления врага в небольшом ущелье, заросшем ореховыми деревьями.

Наступила ночь. Одна из восхитительных ночей горного Сюника. Казалось, объятые тишиной, спали Гайлакал, мельница под орешником, лес. Лишь низвергающаяся в ущелье речка, ударяясь о скалы, беспрерывно шумела, нарушая тишину. Полная луна, подобно стыдливой невесте, временами показывалась из-за облаков и, на минуту улыбнувшись, вновь пряталась под облаками, золотя их разбросанные клочки. Перед рассветом Есаи приказал раздать воинам пищу.

— Жаль, что нет вина, — вздохнул Семеон, положив на колени свою порцию хлеба, сыра и горсточку вареных бобов. — Вот бы выпил…

— Ну, опять за свое! — произнесла Зарманд. — А плова с изюмом не хочешь?

— Почему бы и нет, — вздохнул Семеон. — Пасхальный плов — одно удовольствие.

— Придет турок, он покажет тебе такой пасхальный плов, что навеки забудешь его вкус.

— Пусть идет, — махнул Семеон. — Что мне терять, мое бренное тело? Пускай гибнет. А вот за тобой поохотятся. Народишь им бесенят…

Только что пробудившиеся от сна и начавшие протирать глаза шинаканы захохотали.

— Заткнись, каланча, — обиделась Зарманд. — Если всяк станет лаять подобно тебе, тогда и впрямь все армянские женщины попадут в полон.

— Не сердись, сестра, — мягко сказал Семеон. — Хоть раз нужно и пошутить, ведь люди мы.

Позавтракав, прислонились к камням, стали ждать. Неприятель не появлялся. Одни, сидя, снова начали дремать. Другие забрались в расщелины скал, притаились среди скрученных корней ореховых деревьев. Не было настроения ни шутить, ни разговаривать. В напряженном томительном ожидании забывалось все мирское.

Есаи, приставив копье к дереву, сел возле Зарманд. Впервые ему захотелось быть рядом с нею, положить голову на ее колени, смотреть на ее доброе загорелое лицо. Вот она свесила голову на грудь и дремлет… Не мог понять, откуда взялось у него это желание. Удивлялся, как оно вдруг родилось в нем. Впервые посмотрел на нее как на женщину, которая не только могла воевать, но и обладала особым женским обаянием. Пожалел ее, эту с растрескавшимися руками женщину… Ему показалось, что он чувствует даже ее запах. Что это было за благоухание? Неужели она хранит за пазухой сушеные лилии? Сердце Есаи затрепетало, и он едва сдержался, чтобы не нагнуться и не поцеловать колено Зарманд.

Лучи солнца коснулись верхушек гор. В кустах зачирикали белобоки, повеял приятный аромат дикой ежевики. Свесившийся со скалы куст шиповника слегка покачнулся, и на папаху спавшего под ним воина скатились капельки росы. Есаи долго смотрел на шиповник. Скрученные корни куста спускались по склону до земли и входили концами в нее. Это были те питательные жилы, благодаря которым куст зеленел, распускал белые цветы, напоминавшие собой зажженные свечи в зеленых подсвечниках.

Есаи то смотрел на корень шиповника, то переводил взгляд на неподвижно сидевшего под ним Семеона. И чудилось ему, будто извилистые, серые жилы на шее Семеона были тоже корнями шиповника. Что-то суровое было в лице этого вечно бездомного бродяги, и оттого оно казалось одновременно страшным и жалким. «Вот уже пять лет, как воюет этот несчастный человек, — подумал Есаи. — Но что он заработал? Только две раны и похвалу Мхитара. Давали ему клочок земли, не взял: кто ее будет обрабатывать и когда? И вот воюет — преданно и самоотверженно. А турки, персы? Зачем они воюют? Разве мало на свете земли? Вон ее сколько — от восхода до захода солнца. Хватит на всех. Пусть живут, наслаждаются благами земли, не убивая друг друга. К чему эта ужасная бойня? Даже красавица Гоар пошла воевать. Зачем она пошла? Защищать родину? Где она, эта родина? Разве позволяют армянину иметь родину? Армянин… Какой несчастный народ. Живет на камнях, но и это хотят отнять у него. И почему другие имеют родину, а армянин не должен ее иметь? Монах Мовсес говорит, что и у нас была великая родина. Где она, кто ее отнял, почему отнял, почему? Если отняли, почему не возвращают!..» — так думал Есаи и не мог найти ответа.

Горячие лучи солнца разогнали сон у дремавших воинов. Они подходили и усаживались вокруг Есаи и Зарманд. Явился и одноглазый гусан Етум. Есаи вспомнил, как много лет назад он выругал Етума за то, что тот пел у свинопасов грустные, щемящие душу песни. В то время не думал он, что наступят дни, когда и его сердцу будут милы тоскливые песни гусана. Раскаялся, сердце сжалось.