Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

— Властитель! — передразнил Мигран. — Говори «рамик», тэр тысяцкий. Что ему за забота, если ты или я лишимся наших земель, наших деревень, если будут истреблены мелики и родовые князья? Это проходимец, который гоняется за славой. Неужели мы должны вверить ему нашу страну, тэр тысяцкий?

— Замолчи, не хочу, не разговаривай! — Тэр-Аветис махнул рукой. Он был не в настроении, и его мучило то же самое. Но он не хотел, не мог делиться своими сомнениями. И он с каждым днем все больше терял надежду на сопротивление… Если даже Баяндуру удастся собрать и привести десятитысячную армию, то все равно победить турок невозможно. Можно выиграть битву за Алидзор. А дальше что? Где набрать потом войско? Зачем обманывать этот несчастный народ и обрекать на гибель всех меликов?

В голове Тэр-Аветиса постепенно рождался и созревал свой план спасения Алидзора и Сюника. Но он считал пока преждевременным открывать его.

В это самое время в своем шатре сидел, развалившись на складном стуле, Абдулла паша. Перед ним покорно стояли паши, европейские советники, главный мулла армии и мелик Муси.

— Мы похоронили павших, — медленно докладывал главный мулла. — Среди них были восемь юзбаши и двое пашей. Они пали во имя аллаха.

— Да просветит аллах их души, — пробормотал паша.

— В ущелье Аракса армяне захватили обоз, который вез нам боеприпасы и продовольствие, — продолжал главный мулла.

— Гм!.. — промычал паша. — Я выколочу из этих армян тысячи таких обозов. Еще что?

— Персидский Тахмаз Кули Надир хан собрал в Хорасане войско и теснит Мир Махмуда. Из Стамбула торопят. Твой наместник в Тавризе обеспокоен. Надир может пойти на Тавриз.

— Неужели?

— Военачальник Мухитар паши Баяндур собирается отрезать путь идущей нам на помощь армии.

— Было ли сражение?

— Нет еще. Хитрый армянский хан отходит назад, чтобы заманить в ловушку армию, которая находится в Вайоцдзоре.

— Воля его, если сможет, — усмехнулся Абдулла. — Говорят, хитрый полководец этот Баяндур хан, у русских служил. Хитер и Мухитар. Отослал Баяндура, чтобы тот нападал нам в спину, отрезал бы дороги и задушил бы нас в этом диком ущелье.

Он вскочил и тяжелыми шагами подошел к советникам.

— Что скажете, почтенные европейцы? Ваш Христос — армянин или турок? Ха-ха-ха! Как нам взять Алидзор, ну, говорите…

Европейские советники низко поклонились. Английский полковник попытался было раскрыть рот, но паша взмахнул рукой по направлению к Алидзору, будто саблей рубанул.

— Взять! — крикнул он. — Ты сам, полковник, поведешь войска на штурм. Нечего зря обогащаться за счет казны султана. Где ваш ум, ваша хитрость? Каков ваш совет европейца?

— Но… сиятельный паша… — заикнулся полковник.

Однако паша не дал ему говорить.

— Семь дней даю сроку. Или Алидзор, или ваши головы, — прогромыхал он и, отвернувшись, вошел в ту часть шатра, где принимал пищу.

Паши последовали за ним. Пошли и европейцы в надежде получить кусок с роскошного стола сераскяра…

Турки не прекращали обстреливать Алидзор из своих пушек и ночью. Время от времени то в одном, то в другом конце города слышались взрывы, за которыми тут же следовали крики и вопли людей. Воины и горожане спешили к разрушенным домам спасать уцелевших и раненых, вытаскивать из-под руин погибших.

Тикин Сатеник, склонившись над столиком, продолжала писать свою летопись. Она вздрагивала всякий раз, услышав грохот, со страхом смотрела в сторону соседней комнаты, где спал маленький Давид, и снова принималась писать.

Она была одна. Агарон вместе со своим юношеским отрядом находился на крепостных стенах. А муж почти не бывал дома. Не было дома и Цамам, которая пошла в церковь помогать лекарям и ухаживать за ранеными. Сама тикин также провела там весь день. Но сейчас пришла на короткое время домой, чтобы записать в своей летописи события последней недели.

В комнате было холодно и пусто. Рука Сатеник дрожала от волнения. Сердце было переполнено печалью, но она не плакала. Мысли теснились в голове, память работала удивительно четко. Она писала:

«Посему я устала говорить о кровавых событиях и о губительных войнах. В этот час турок осадил город наш и беснуется, жаждет крови нашей. Чернила кажутся мне кровью моих близких, гусиное перо — копьем, направленным мне в сердце. Хоть я и устала, описывая денно и нощно горестные события, но спешу, так как страшусь, что не успею исполнить долга перед людьми и страной…

Тщетны усилия, с которыми я излагаю мое повествование, жалки мои начинания, так как не могу вести сказания радостно, преисполнена горя и страха, устала от бесконечных страданий и тяжелой скорби. Слабеет мощь Дома Сюникского. Нет обуздывавшего врагов Давид-Бека, который привлекал к себе все сердца. Злоумышленно покинул и изменил паронтэр Агулиса мелик Муси. Стал распадаться порядок власти нашей. Доброе начало стало исчезать, явились зло и смуты. Появился враг справедливости и противник правды — смутьян, который постоянно подтачивает единство наше. Пресеклось дело возобновления Дома Армянского — государственности нашей. Да помилует господь попираемый и горестный народ мой армянский. Господи, озари сынов народа армянского, которые ждут от тебя руки помощи».

Дверь открылась. Огоньки двухкрылого подсвечника заколебались. На пороге показалась Цамам. Девушка была бледна и встревожена. Беспомощно прикрыв дверь, она прислонилась к ней спиной и опустила голову. Предчувствуя несчастье, Сатеник вскочила.

— Ты ранена? — спросила дрожащим голосом.

Цамам бросилась в ее объятия и, скользя руками по ее груди, медленно опустилась на колени. Глаза Сатеник потемнели, она едва удержалась на ногах. «Сын?.. Мхитар?.. Кто из любимых?» — мгновенно подумала она, затем быстро подняла ослабевшую девочку.

— Говори, какую черную весть принесла?

Цамам встряхнула головкой.

— Не черная весть, мать-тикин, — ответила и зарыдала.

Тикин посадила ее на стул и потребовала, чтобы она сейчас же сказала, что случилось. Цамам отворачивалась, закрывала лицо руками и неудержимо рыдала, охваченная большим горем. Наконец, уступая требованиям и угрозам, она едва зашевелила губами.

— Я беременна, — сказала и сникла на полу.

Комната пошла кругом. Казалось, что-то оторвалось от сердца. Тикин Сатеник выпрямилась, посмотрела ненавидящим взглядом на распростертую на полу девушку и, схватив ее за плечи и подняв, звонко ударила по щеке.

— От кого, какого негодяя? Говори, задушу!

Дверь с шумом открылась, и в комнату вбежал Агарон.

— Мать! — гневно крикнул он. — Отпусти ее, мама! Она не виновата, виноват я…

Тикин Сатеник лишилась чувств… Агарон схватил графин с водой. Цамам ударила себя по голове руками, но Агарон зажал девушке рот и не дал крикнуть.