Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

— Знаю, не окровавившись, не сорвешь, — вздохнул Хосров.

Странные желания рождались в душе Нагаш Акопа. Когда они проходили мимо покорно отдающих честь воинов, он еле удержался, чтобы не выхватить у них оружие и не размозжить кому-нибудь голову. В другом месте, проходя мимо коленопреклоненного, совершающего намаз муллы, Акопу захотелось пнуть его в горбатую спину. Затем появилось желание плюнуть юзбаши в лицо. Только чудо, казалось, удерживало его от этого.

— Ты захватил свои пожитки, тэр Нагаш? — спросил вдруг юзбаши.

— А что?

— Ничего. Просто больше не вернешься в свое жилище, — спокойно сказал Хосров.

— Понимаю.

— Не обвиняй никого, добрый человек. Бог наделил тебя даром провидения. Смыслишь ты и в художестве и в стихах. Все знаю. Жалко рубить твою созидающую руку, отрезать велеречивый язык. Да будет тебе известно, что, по воле нашего хана и по моей воле, желательно, чтобы ты жил на пользу нам. Чтобы служил нам и вере нашей…

— Довольно! — остановил его Нагаш Акоп. — Кончай свое дело!

Хосров удивленно пожал плечами и захохотал так, что вздрогнули даже следовавшие за ними секироносцы.

— Что ж, довольно так довольно! — буркнул юзбаши. — Условие, по которому ты сможешь пользоваться ясноликим светом, одно: сменить веру, совершить обрезание, и заживешь тогда под высоким покровительством самого хана. В противном случае тебя обезглавят.

— Я уже выбрал последнее.

— Неразумный человек! — упрекнул юзбаши. — Из любви к кресту лишиться полной мудрости головы?! Ай, вах!..

И тут же по его знаку воины заковали в цепи Нагаш Акопа. Несчастный не сопротивлялся.

— Прощай, родина, — шептал он, мысленно представляя себе Армению, затерявшиеся в ущельях деревни, дым, который вьется над кровлями, высящиеся на холмах и над бездной монастыри, родных, желанных. — Прощайте, любимые, прощай, мой дом, моя страна. Прощайте!

Скоро его ввели в небольшой квадратный двор. Запоздалый луч света играл на каменных плитах. «Кто знает, может быть, это последний луч, который я вижу», — подумал живописец.

Его встретил быкоподобный человек, одетый в красное. Это был главный палач хана. На расплывшейся физиономии еле намечены глазные прорези. Нагаш Акоп выхватил взглядом заткнутый за пояс палача широкий топор, лезвие которого сверкало как серебро.

— Я пришел услужить тебе, великий живописец Нагаш Акоп, — заговорил палач, смотря мутными глазами на пленника. — Ты меня понапрасну не вини. Каждый на этом свете творит свое дело. Оно конечно, верно, что мое дело не такое уж почетное. Всякий раз, глядя на человека, которому собираешься услужить, хочется, чтобы он был последним. Но… — Палач обернулся к стоящим невдалеке помощникам: — Подойдите, вы там, чего ждете, посмотрите, какой у нас товар…

Подручные палача подошли. Один из них держал под мышкой узелок. Главный палач взял его, кинул к ногам Нагаш Акопа и сказал ласково:

— Сними свое почтенное платье, надень вот это, жалко ведь, вымажется чистое в крови…

Разговаривая, он почему-то фыркал, подобно купающемуся в воде буйволу. Неподвижный взгляд Нагаш Акопа был прикован к топору. В душе он был доволен, что не теряет мужества. Порою на лицо набегала печальная улыбка и тут же исчезала.

Видя, что живописец не трогается с места, подручные главного палача сорвали с Нагаш Акопа дорогие одежды и обрядили его в рубище… А когда схватили за руки, он вырвался.

— Сам пойду, сам! Укажите, где ваша плаха? — Его голос прозвучал устрашающе и грозно. Даже главный палач посмотрел на него и удивленно покачал головой:

— Странное дело, отказаться от славы и сокровищ и во цвете лет подставить шею под топор… И все ради веры…

— Это непонятно лишь глупцам! — кинул Нагаш Акоп.

— Сказали бы мне, — дадим власть и богатство, только прими христианство, я бы не отказался, — засмеялся главный палач. — Какая разница? Вера у человека в кармане. У кого больше денег, тот и самый верующий.

Вошли под низкие своды какого-то здания. Главный палач шел рядом с пленником.

— Ну вот что, художник, сегодня казни не будет. Хан велел продержать тебя еще семь дней. Кто знает, может, дьявол выселится из твоего чрева, и ты пожалеешь себя. А через семь дней начнем игру в кошки-мышки. И она протянется дня этак три. Для меня лично это самые нудные дни. Злобы столько изводишь… Попадаются такие трусы, что визжат, будто поросята, когда сжимаешь клещами их мужские достоинства или же прижигаешь когти раскаленным шомпуром. Самое противное, конечно, когда выкалываешь глаза. Как ни изловчишься, а кровь поганого все равно хлещет тебе прямо в лицо…

Нагаш Акоп, с отвращением слушая палача, жалел, что руки связаны и он не может заткнуть себе уши. А палач не умолкал. Все бредни его — одна ужаснее другой — любого слабосильного могли бы и рассудка лишить. Но Нагаша слова палача не трогали. С мыслью о смерти он уже примирился, терзало другое: во что бы то ни стало надо выдержать предстоящие мучения, не потерять мужества и не отступиться от родины!

Его втиснули в узкий и темный коридор, откуда несло противным запахом прели. Было холодно. По стенам струилась вода. Пробираясь ощупью, подручные палача привели свою жертву в узкое подземелье. Кто-то зажег фонарь. Нагаш Акоп увидел перед собой какое-то уродливое существо.

— Вот твой покровитель, — сказал главный палач, указывая на урода. — Почтенный Зулум Зекир умеет так принять своих гостей, что самое большее через три дня они признаются во всех своих грехах и безропотно подчиняются воле господина жизни нашей — хана. Такой уж он, Зулум Зекир. Надеюсь, ты не очень долго пробудешь тут в гостях и скоро вернешься к нам, Нагаш Акоп. До встречи.

— Постой! — умоляюще крикнул Нагаш Акоп. — Сделай, палач, хоть одно доброе дело в жизни — отсеки мою голову!.. Отсеки ее здесь, сейчас…

— Чтобы потом мою отсек хан, да?.. — хихикнул палач. — Не могу согрешить. Персидские палачи не настолько жестоки, чтобы не дать человеку времени помолиться своему богу и попросить у него отпущения грехов. Потерпи, еще избавишься от этого мира, полного страданий.

При слабом свете Нагаш Акоп увидел, что пол в каморке покрыт льдом, с потолка падают редкие капли, у стены валяется дохлая собака.

Главный палач и его помощники ушли. Уродец не спеша повесил светильник на ручку узкой двери, потер длинные руки и издал ужасный звук… Нагаш Акопу недостало времени понять, что произошло. Он почувствовал между лопатками жжение, затем у него свернулась шея… Потемнело в глазах, и тут же он ощутил во рту соленый вкус крови. Закружилась голова, и Нагаш потерял сознание…

Очнулся он во мраке. На голову сверху капала холодная вода. Капли тяжелы, словно свинцовые шарики. И от них гудит череп. Акоп хотел отвести голову, но напрасно. Она была втиснута в железный обруч и будто пригвождена к стене. Руки скованы цепью, а ноги подогнуты и тоже связаны.