Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Нагаш Акоп слушал его бормотание с содроганием и отвращением. Голос главного палача, казалось, вырывался из игольного ушка. Палач полуоткрыл дверь и повелел одному из своих помощников принести кофе. На обреченного Нагаш Акопа он больше не глядел.

Странное нашло на художника оцепенение. Равнодушно глядел на топоры и ножи, на кичливого буйвола-палача. В душе не было ни страха, ни раздумий.

А палач уже сидел на тахте, поджав ноги, и с удовольствием прихлебывал кофе. Наконец, отставив пустую чашку, он глухо спросил:

— О чем думает великий художник?

Нагаш Акоп глянул на палача, да так, что у того вдруг брови полезли на лоб.

— Удивляюсь, чего ты все воздаешь мне почести? — спросил художник.

Палач улыбнулся.

— А кто в силах отказаться от получения одного тумана в день, тэр Нагаш? Я бы рад держать тебя в моем подземелье целую вечность. Есть человек, который платил мне и Зулум Зекиру по туману в день, чтобы мы продлили твою жизнь и облегчили твои страдания.

— Кто же этот благодетель?

— Мне велено молчать.

Нагаш Акоп был чрезвычайно удивлен новостью. Кто же решился в этом вражеском городе подкупить главного палача хана и омерзительного Зулум Зекира?

Палач с таинственным видом подкрался к двери, прислушался и, убедившись, что никто за ними не подглядывает, кинулся к Нагаш Акопу:

— Слушай, гяур, глуп тот, кто считает триста туманов малым состоянием. За всю свою жизнь я не заработал такой уймы денег. А друг твой обещал и еще кое-что. Ну, а у меня же трое деток. Вот и смекай… Этой ночью мы устроим твой побег.

Нагаш Акоп, как ошпаренный, подскочил на месте.

— Яваш-яваш [34] Яваш — тихо ( тюркск .). , — прошептал палач. — Хан приказал сегодня вечером, при заходе солнца, обезглавить тебя — в час, когда наши муллы с минаретов будут призывать верующих в молитвенные дома. Приказ есть приказ, и мы обезглавим, но не тебя, а другого. Есть у нас глухонемой один, слуга… На что он годен, и пяти курушей [35] Куруши — гроши. не стоит. Оденем его в твою одежду и… Кто об этом узнает? Мы уже не раз так делали, и всего только за сто туманов. А за тебя нам целых триста отсчитают! Значит, будь наготове и жди… А теперь иди! И будь спокоен, от трехсот туманов разве что дурак откажется. А этому глухонемому я дам индийское усыпляющее снадобье, в шербет намешаю. Так обалдеет, что на руках снесем на плаху. Оо!..

Палач продолжал говорить, но Нагаш Акоп уже не слушал его. Надежда на освобождение восстановила в нем утраченные силы. Мысли вертелись вокруг загадки: кто же его спаситель?..

С того самого дня, когда Есаи был возведен в сотники, он со своими товарищами Цатуром и Семеоном жил с войсками спарапета в Дзагедзоре. Правда, Цатур и Семеон порой целые дни проводили в аване Горис. В свое время, когда рамикам и малоземельным крестьянам раздавали земли, отвоеванные у персов, Цатур и Семеон не взяли надела. «На что нам земля, — сказали они. — Кто знает, под каким камнем сложим свои головы. Нам не нужны ни дома, ни дети — только лишняя забота». Они посмеивались над Есаи, который поехал в родное село Чакатен, отыскал сына, передал ему свой надел и теперь отсылал ему еще свое жалованье на хозяйство.

Цатур и Семеон проводили время в питейных домах Гориса. Виноторговцы нахваливали их за щедрость и все подставляли им полные чаши вина, моченые дикие груши, а то и жареную баранью голову. Крестьяне же сердились, когда Цатур и Семеон, изрядно подвыпив, садились перед винными лавочками и, наполнив трубки «поганой травой», курили. В такие минуты вокруг них обычно собиралось много народу. Молодые смотрели с завистью на «делающих дым» людей и втайне лелеяли мечту самим когда-нибудь попробовать этого зелья…

Еще было темно, когда из замка выехал Горги Младший и, повернув направо, въехал в Горис.

Аван еще спал. Продрогшие собаки с лаем кинулись на всадника. Из ближнего хлева послышалось оглушающее мычание коровы. Заволновались петухи. Горги Младший остановился возле своего дома. Не сходя с коня, он потянулся и рукояткой плетки постучал в ворота.

— Кто там? — послышался недовольный голос матери.

— Заспались, что ли? — позвал Горги.

— А ты кто есть, что ломишься в такой час?! Явился ни свет ни заря…

— Не проклинай, мать, это я, открой ворота.

— Ой, ослепнуть мне. Не узнала голоса твоего, что только на язык не навернулось… Сейчас, Горги-джан, сейчас. Чего это ты так рано? — Она поспешно открыла ворота и с восхищением глянула на сына.

Горги соскочил с коня и обнял мать. Давно они не виделись, хотя и находились неподалеку друг от друга.

— Да ты, никак, вина налакался, — рассердилась мать и выпустила сына из объятий. — Уж не Есаи ли учит тебя пить? Э-эй! Голову ему размозжу!..

Горги поцеловал руку у матери, в нос пахнуло парным молоком — мать только что доила корову.

— Не сердись на Есаи, — тихо проговорил Горги. — Он мне как отец родной. А выпил я всего чару перед выездом. Холодно, хотел согреться. Это один из моих товарищей ездил домой и вчера вернулся с бурдюком вина. Он из Шиванидзора. Досталось каждому всего ничего. Как ты, как сестренка?

— Дай бог тебе здоровья, — сказала уже спокойно мать. — А мы ничего, живем…

Вошли во двор. Под тутовым деревом лежали три козы. Куры, сидевшие на ручных жерновах, отчаянно закудахтали. Собака зарычала от радости, цепью обвила хозяину ноги. Со скалы, что нависла над пещерой — вся белая от птичьего помета, — взлетел орел… Горги привязал коня к дереву, окинул хозяйским взглядом двор. Все было в порядке. Собака явно сытая, шерсть у нее лоснится… «Ладно ведет хозяйство», — радостно подумал о матери Горги и вошел вместе с нею в дом.

Мать зажгла свет. На тахте зашевелилось одеяло, и высунулась голова сестренки. Горги подошел, разлохматил ей волосы…

— Довольно спать, бесенок!

Сестра бросилась к нему в объятия. Мать вывернула фитиль в фонаре. Горги порылся в кармане и протянул ей горсть серебра:

— Жалованье, вчера выдали.

Зарманд пересчитала деньги и осталась довольна: сын ничего не растратил. У нее от нежности даже защемило сердце. Вернула сыну два серебряных, остальное положила себе в карман архалука.

— Ты — дым очага нашего, да продлится жизнь твоя, Горги! Храни эти две монеты, будет чем угостить друзей-приятелей. Ты теперь у нас вон какой видный…

Маро, прикрыв одеялом грудь, с любопытством и восхищением смотрела на брата. Горги, которого в отличие от его дядюшки, носившего то же имя, называли Младшим, был уже далеко не прежним деревенским пареньком. За два года, с тех пор как Мхитар сделал его своим оруженосцем, он очень вырос и изменился. На голове шапка десятника, такая, какие носят и другие десятники полка «Опора страны». Короткий кафтан облегает стан. На кожаном поясе висит длинный меч. За плечами новое ружье, высокие сапоги начищены до блеска. Сестра даже позавидовала брату: была бы она парнем, а он девушкой! Но это только на минуту подумалось так. Она тут же мысленно поругала себя за кощунство.