Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Гостей удобно разместили. Мхитар приказал усилить охрану и назначил Бархудара начальником ночных караулов.

Стояла звездная ночь. Постепенно в Цицернаванке воцарился покой. Лишь река рычала под стенами монастыря да порою со стороны горы Ишхан-Мец вспыхивали слабые зарницы и раздавался глухой гром.

Тропка из Дзагедзора в Пхндзакар вилась по лесистым ущельям. Солнце после ночного дождя, яркое, словно омытое, торопилось высушить землю, деревья, камни. Горы дышали весенней свежестью. Весело чирикали воробьи, переговаривались перепелки. Фыркал выбравшийся из темных зарослей на росистую прогалину фазан. Воздух от благоухания серой мяты, пробивавшейся по берегам ручейков и речушек, был легким и приятным.

Поднимаясь по тропке, рядышком ехали Цамам и Агарон. Сзади, небрежно восседая на пегой лошади, плелся пожилой воин. Цамам радостно и без умолку болтала, то и дело смеялась. Вертелась в седле, пела и снова без надобности смеялась. Ее ребячество было не по душе Агарону. Он сердился. Но одернуть девочку, особенно в присутствии постороннего человека, стыдился. Умел он держаться гордо и с достоинством. И не любил, когда его принимали за ребенка. С подчиненными отца обычно говорил, как взрослый, подражая в этом Бандур-Закарии. Был уверен, что отец поступает неверно, запросто обращаясь с воинами. То ли дело Бандур-Закария. Стоило ему показаться в казармах, воины тотчас вскакивали и вставали перед ним навытяжку. А отец балует воинов. Он может порой запросто выпить с Есаи — этим вчерашним бродягой. Часто ночует в казарме…

В полдень доехали до ущелья реки Ахавни и тут встретили возвращавшийся из Цицернаванка полк, который сопровождал царского посланца. Мхитар очень удивился, увидев сына и Цамам, и уже поднял было плеть, но спохватился и сдержался. Принужденно улыбнувшись, объяснил послу, что встретил своих детей, а мимоходом успел грозным взглядом дать понять сыну и сопровождающему его воину, что еще посчитается с ними.

Послу Агарон понравился. Подозвав отрока, он вынул из кармана изготовленную в Голландии круглую серебряную медаль с изображением царя Петра и прикрепил ее к груди Агарона. От радости тот был на седьмом небе и в порыве благодарности поцеловал послу руку.

Цамам, как завороженная, смотрела на русских офицеров. И вдруг неожиданно рванула лошадь, кинулась и припала к груди офицера. Тот на миг смутился, потом поцеловал девочку. Посол что-то сказал ему, и офицер, сняв с себя крест, надел его на шею Цамам.

— Рус, рус!.. — радостно воскликнула она.

Все были взволнованы. У многих на глазах блестели слезы.

Вардапет Авшар Тэр-Гаспар простер к небу руки и осипшим голосом возгласил:

— Боже всемогущий, да будет твоя благодатная длань всегда простерта над этими детьми. И да будет нерушима наша дружба с русскими!

Прослезился и пожилой посол. Чтобы скрыть волнение, он пришпорил коня.

Цамам отъехала от офицера, спешилась, подошла к брату и виновато сказала:

— Мы домой пробирались, но сбились с пути.

— Ты заблудилась? Так я и поверил! — покачал головой Товма. — Хотелось бы только знать, что тебя сюда занесло?

Агарон не решался приблизиться к отцу, боялся, как бы не стал он в присутствии русских бранить его. Дома, там пусть хоть к столбу привяжет…

Зато Цамам радовалась. Еще бы: исполнила желание Агарона, и русский офицер подарил ей крест, и посол такой добрый. Радовалась всему: солнцу, цветам, жизни…

Часто проезжали через села, и всюду посланцев русского царя встречали хлебом и солью. В иных местах народ просил гостей спешиться, отведать кушаний из мяса жертвенных ягнят, которых резали тут же.

Непривычно оживленной и людной была в эти дни дорога, что вела из Кашатахка в Алидзор.

На ночлег остановились в селе Хонацах. В старинной церкви отслужили молебен. До полуночи не стихало село. Звенела зурна, устраивали конные состязания, дарили гостям подарки.

С рассветом тронулись в путь. Следующую остановку Мхитар решил сделать в Пхндзакаре, в доме мелика Туринджа, и, чтобы соответственно приготовить встречу, выслал вперед сотника Товму.

Русским все было в диковинку. Удивляли армянские горы, — казалось, они держали на своих вершинах небосвод. Удивляли глубокие ущелья, теснины — одна другой неприступнее и грознее. Удивляли армянские села, где жилища в большинстве были расположены в скалах, порой на такой высоте, что орлиные гнезда лепились много ниже. Все было необычно для русского человека в этой стране. Но больше всего поражали сами люди. Черноликие, полные отваги, одетые просто, но добротно, густобородые воины-армяне на равных разговаривают со своими воеводами. И военачальники мало чем отличаются от них, так же непритязательна их одежда, просты в обращении с народом…

У входа в ущелья, у скальных пещер, нависших над речками, — всюду встречались вооруженные люди. Даже занятые пахотой и те не расставались с оружием.

Проезжая по одной из теснин, русские заметили, как местами будто сами скалы дымились. С труднодоступных пещер свисали длинные веревки. И все вокруг увидели, как по одной из них взбиралась вверх молодая женщина — с кувшином на спине и с запеленатым ребенком, которого она крепко прижимала к груди.

— В этих скалах живут? — не веря своим глазам, спросил русский офицер. — Что это, первобытные люди?

Армяне снисходительно улыбнулись. Мелик Еган сказал:

— А ну-ка посмотри теперь сюда, русский брат. Видишь ту церковь у дороги? Люди, читающие древние письмена, говорят, что ей тысяча лет. Взгляни на ее своды. Будто с неба спустилась, словно рука человеческая к ней и не прикасалась…

Церковь и впрямь была очень хороша. Резьба на двери напоминала тонкое кружево. Резьбой были украшены также своды колокольни…

— Чудо! — воскликнули восхищенные офицеры.

— И сотворили его люди, которые жили в этих скалах, — заметил мелик Еган. — А если бы ты повидал Татев! Я уж не говорю о Гарни и Эчмиадзине… Э-э, брат! А ты говоришь, первобытные люди… Бог дал армянам все таланты, — видно, оттого они и лишены покоя. Зависть сглодала наших недругов…

К вечеру прибыли в Пхндзакар. Все село высыпало встречать дорогих гостей. Снова подносили хлеб-соль, снова резали баранов и телков. И звучала зурна, надрывались волынки. Престарелый мелик Туриндж, от радости словно потерянный, без конца повторял:

— Благодарю тебя, отец небесный, пришел-таки час, ступила русская нога на Армянскую землю!..

Больше всего ликовала Цамам. Металась по дому. Зацеловала мать и бабушку. Потом выбежала, схватила Агарона за рукав и насильно втащила к своим. Он смутился. А тут еще женщины, от которых почему-то пахло тмином и свежевыпеченным хлебом, принялись целовать его.