Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Гоар тоже обняла Агарона и долго не отпускала от себя. Словно перед нею стоял юный Мхитар. Строгие и внушающие робость глаза Гоар на миг налились слезами, но она удержала их.

В Пхндзакаре все были рады приезду дорогих гостей. Все, кроме мелика Бархудара и его дочери. Но различными были причины их неудовольствия.

«С какой стати Мхитар решил остановиться здесь? — негодовала про себя Гоар. — Или хочет досадить мне своим молчанием, своим обжигающим, но отчужденным взглядом? Он ведь не забывал меня? Может, и приехал затем, чтобы повидать меня!.. Иначе ведь он мог бы отвезти русских в более достойное место».

Выйдя замуж, Гоар решила никогда больше не встречаться с Мхитаром, не замечать его, не удостаивать даже мимолетным взглядом. Но решение решением, а сердце разрывалось от тоски, и она чувствовала, что бессильна сдержать душевную бурю. Гоар боялась встречи с Мхитаром и в то же время страстно желала ее.

И вот Мхитар в ее доме, сердце снова терзают тысячи подозрений. То мнится, что Мхитар никогда и не любил и лишь, увлеченный красотой, преследовал, а добившись ее любви, забыл, покинул, больше того, выдал замуж за другого. Спустя мгновение Гоар убеждает себя, что никто на свете не может так любить, как Мхитар, и тогда она проникается жалостью к нему…

Все последнее время Гоар безмолвно несла свое горе. Никто не знал о ее страданиях. Она заставляла себя радоваться и внешне производила впечатление счастливой женщины.

Именно такой она пыталась казаться и сейчас, в присутствии высоких гостей.

Страдания мелика Бархудара имели иную основу. Оскорбленное самолюбие все еще не давало ему покоя…

Торжественный стол был накрыт в большой пещере. От выпитого вина глаза Бархудара уже начали туманиться. «Опять обесчестил меня рамиков последыш, — бесновался он. — Объехал мой дом, привез гостей сюда, за стол лжемелика, у которого и хлеб-то пахнет рамицким навозом. Опозорил, убил…»

Мелик Еган тряхнул его за плечо:

— Пей, тэр Бархудар, давай-ка хватим за долголетие русского государя императора…

Бархудар поднял чару и, обращаясь к послу, крикнул:

— Да будет у нас единая воля, русские! Не станет тогда покоя ни у шаха, ни у султана. За единую волю!..

Сказал и выпил. И зашевелился снова в мозгу беспокойный червь. Бросил мелик на Мхитара взгляд, полный злобы. «И почему я не прикончу это чудовище? Можно бы индийский яд употребить… Или пристрелить тайком?.. И тогда честь быть спарапетом перейдет к нашему роду, я добьюсь этого!»

Он посмотрел на сидящего напротив старшего сына. Туполицый, с мелкими узкими глазками и плоским лбом, Мигран не понравился ему. Даже противно стало. «В материных братьев удался, щенок! Разве из такого получится спарапет!..»

Царский посол сидел гордо, торжественно, как и подобало представителю великой державы. Князь Ованес-Аван что-то воодушевленно рассказывал ему.

Мхитар подлил послу вина.

— Этак можно и опиться, — попытался было отказаться гость.

— Благороднейшее вино, господин посол! Пей на здоровье! — Мхитар отрезал кинжалом от зажаренного барана, что лежал на медном подносе, переднюю ногу и протянул послу: — Пей, ешь! Так мы будем угощать всех царских людей…

— А если их будет много? — спросил посол.

— Пусть едут к нам хоть десять тысяч. Прокормим, оденем, и ни один из них в обиде не останется. Пусть только едут!

— А если эти гости задумают остаться в вашей стране надолго?

— Дай-то бог! Мы не из тех, кто бежит от гостей. Сердца и амбары наши открыты для всех желанных гостей. Будь покоен.

«Выходит, армяне могут содержать десятитысячное русское войско, и долгое время? — удивился про себя посол. — Так и скажем царю».

Петр как раз и поручил ему разведать, найдется ли в Армении продовольствие для войска и фураж для лошадей.

Во время застолья Бархудар, улучив минуту, встретился с Гоар наедине и с усмешкой спросил:

— Как живешь, дочь?

— Твоими заботливыми молитвами, — ответила рассеянно Гоар.

— Это и видно. Пхндзакар превратился в неприступную крепость. Ясно, не велением твоего супруга и свекра. Я понимаю, что это сделала ты.

— Ты прав, отец мой. Я укрепила наше владение.

— Против кого? — скрипнул зубами отец.

— Против любого, кто с враждою явится к нам.

— Явлюсь я! — процедил Бархудар. — И не просто вы это переварите, ой нет!..

— Приходи, — предложила дочь. — Примем как подобает.

— На коленях, не так ли?..

— На ногах, со свинцом, со смертью и проклятьями!..

— У-у-у! — застонал Бархудар. — Надеешься на Мхитара? Так знай: и он не переварит!.. Увидишь!..

Повернувшись, мелик Бархудар оставил дочь и быстро вошел в помещение, где продолжалось пиршество. Гоар, словно окаменев, долго стояла на месте. Она знала отцовскую жестокость. Но не ожидала такой открытой враждебности.

— Поживем, увидим! — произнесла она и только теперь заметила, что отец ушел.

Ночью Гоар тайно призвала к себе Горги Младшего.

— Часто мой отец бывает вместе со спарапетом? — спросила она.

— Часто, госпожа, — с поклоном ответил Горги.

— Как тень, будь всегда подле своего господина, — прошептала таинственно Гоар. — Особенно остерегайся моего отца и его людей. Слышишь? И чтобы никто ничего не знал… Ты, только ты знай, будь осторожен…

И вспыхнула от волнения.

Утром гости уехали.

Когда полк спарапета выступил на Алидзор, Гоар из укрытия следила за удаляющимся Мхитаром. И слезы катились по ее лицу…

На городском базаре в Мегри с рассветом поднялась пыль. Вместе с клубами пыли из открытых ворот выскочила на улицу тощая собачонка, остановилась, задрала лапу у покосившейся стены, справила нужду и побежала к берегу реки. Туда, где мясники забивали скот. Бежала, вытянув морду, гонимая запахом мяса и свежей крови. Неслась с такой стремительностью, словно какой-то невидимый вихрь уносил ее за собой. На повороте улицы собака наткнулась на одинокого прохожего, взвизгнула, ощерилась и снова кинулась бежать в сторону реки.

Бродячий музыкант посмотрел собаке вслед, усмехнулся, аппетитно зевнул и, почесывая полуобнаженную грудь, вошел на рыночную площадь.

У ворот сидел какой-то нищий и сокрушенно качал головой:

— Не укусила!.. Ай-ай-ай… Была бы у нее прежняя сила, обязательно бы цапнула.

Музыкант, удивленный, остановился возле нищего.

— Ты хотел, чтобы собака укусила меня? Кто ты, божий человек?

— Иди своей дорогой, — с ног до головы оглядывая с презрением музыканта, выпалил нищий.

— Я не по злобе спрашиваю, брат, — не отставал музыкант.

— А я привык сносить и злобу, и тебе советую так поступать. Не заслоняй только солнца. Уйди.

— Но твое обращение чудное, — упорствовал музыкант. — Одна у нас с тобой судьба. Отчего назваться не хочешь?