Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

Воины привели в порядок его одежду, кое-как убедили, что ничего ему не угрожает, и отвезли в дом военачальника Константина.

Давид-Бек, уже переодетый, остановившись под одним из многочисленных сводов дворца, вел разговор с главою амкарства [37] Амкарство — община ремесленников. сюникских купцов паронтэром Агулиса меликом Муси, чернобородым человеком в длиннополом синем кафтане до самых пят. На красном широком поясе у Муси висели длинные четки. Его лысая голова, покрытая мелкими капельками пота, напоминала круглую дыню. Рядом с величественным Беком Муси казался совсем маленьким и невзрачным.

— Сейчас в самый раз возобновить нарушенную торговлю, — внушал Давид-Бек. — Вот моя воля. Ты глава амкарства, и ты должен взять это в толк.

— Чем нам торговать, тэр Давид-Бек, камнями, что ли? — пролепетал, заикаясь, Муси. — Нет у нас товаров, дотла обобрали. В амбарах один ветер гуляет.

И он начал плакаться на горький разор, в который впали купцы из-за войны с Персией, в результате чего закрылись торговые пути, ведущие в Стамбул и Исфаган.

Бек смотрел сверху вниз на этого плешивого человечка, и в нем все больше росло желание плюнуть в его круглую физиономию, смешать лгуна с землей… Но приходилось сдерживать себя, ибо только Муси, этот самый богатый в стране человек, мог восстановить торговлю и наполнить казну Верховного Собрания. Армянские купцы покорны Муси, с ним считаются европейцы, его караванам предоставляет свободный проход даже турецкий султан.

— Твои предки, Муси, торговали с Ленк-Тимуром, они наполнили казну Джихан шаха, благодаря им был богат шах Аббас, я уж не говорю о Венеции, Стамбуле и Астрахани, где они тоже торговали ювелирными изделиями и драгоценными камнями, лавки свои имели. Вы, купцы-армяне, содержали многие государства мира, а теперь, когда мы обрели свою государственность, не желаете развивать торговлю у себя?.. Остерегись, мелик Муси…

И, не ожидая ответа, Бек направился в отведенную ому комнату. Там уже ждал Нагаш Акоп. Бек долго рассматривал несчастного, который еще не оправился от неожиданного происшествия и потому недоверчиво глядел на вошедшего. Бек медленно приблизился к нему, взял за руку, дружески пожал ее.

— Ты узнал меня, Нагаш Акоп? Мы встречались сегодня.

— Впервые вижу тебя, человек. И желал бы знать, кто ты такой?

— Я Давид-Бек.

— Не верю! — отпрянул художник, устремив на него свои большие пытливые глаза. — А я-то думал, что существует на свете хоть один властелин, имеющий жалость к несчастным. Выходит, я ошибся.

— Почему же? — удивился Бек.

— Ты велел привести меня к себе связанным. Применил насилие. Да, ты Давид-Бек! Но тебе не стоило бы забывать, что я — Нагаш Акоп. Обессмертить смертных волен только я. Ни насилие, ни меч, ни имя твое на такое не способны. Доселе я слышал о тебе лишь доброе, все, что возвышает человека до величия…

— Прости меня, Нагаш, — сказал Бек, — за это печальное недоразумение. Мои люди на знали, что ведут тебя ко мне. Я радуюсь твоему возвращению из плена. Знаю о твоей славе и знаю, на что ты способен, и достойно ценю светоч твоего искусства.

— Что ж, это похвально, — улыбнулся исстрадавшийся живописец. — Если в тебе действительно жива любовь к прекрасному и возвышенному, а такое редко встречается у властителей, я прощаю твой поступок. То, что ты снизошел до беседы с несчастным и обездоленным, делает тебя выше и величественнее всех князей и царей, которых я видел и рисовал.

— Я был сотрапезником твоего отца, великого Нагаш Овнатана…

— Того, кто умер в несчастий, изгнанником, когда ты был уже властелином, — вздохнул Нагаш Акоп.

Давид-Бек слегка смутился.

— Знает бог, что беда его осталась мне неведомой, — сказал он виновато. — В те дни вся земля наша была в опасности. Теперь бы я отдал жизнь за твоего отца…

— Он радовался тобою начатому делу, — заговорил шепотом Акоп. — Мечтал видеть воскресшей армянскую власть. Желал быть твоим помощником, но смерть сразила…

— Мир праху его, — взволнованно произнес Бек. — Что ж теперь делать, горем беде не поможешь. Ушел великий Нагаш Овнатан, но остался ты. И в этом наше утешение. О твоей беде я наслышан. Отрешись от нее, мужественный человек, и останься полезен армянскому народу. Я помогу тебе восстановить твою разрушенную мастерскую, где ты мог бы учить других писать портреты.

— Странная доброта!.. — уставившись в одну точку, произнес Нагаш Акоп.

— Но и ты обязан помочь мне.

— Чем может нищий помочь властелину? — поднял голову живописец.

— Забудь то, что было, великий человек, — уже с некоторой повелительностью в голосе продолжал Давид-Бек. — Потеря твоя велика, я знаю. Но ты остаешься Нагашем, у тебя есть родина, которая отныне свободна от чужеземцев, и жив твой народ. Утешься этими великими дарами. Отбрось ярмо страданий. Я помогу тебе во всем, постараюсь, чтобы имя твое вновь произносили с почтением в нашей стране.

— Разве исполнимо задуманное, тэр Верховный властитель? — недоверчиво спросил Нагаш, уставившись на Бека.

— Я не из тех, кто бросает слова на ветер.

— Хотелось бы верить, — мягко произнес живописец. — Но все непрочно в этом мире. Не мой ли отец считался украшением дворцов и очаровывал своим пением царей? Не он ли вернул дыхание и жизнь мертвым стенам Эчмиадзина? А чем отплатили ему? Изгнали из дворца, как последнего нищего, и он умер от горя и нужды. Вера обернулась ныне безверием, уж очень много их стало, гонителей света.

Бек еще долго утешал Нагаша, обнадеживал, стремясь отвлечь от тяжких воспоминаний. Живописец слушал, не отрывая при этом глаз от синеющих за окном гор, и взор его был полон безнадежности и скорби. И слава и имя казались ему потерянными навсегда.

— Отпусти меня, — сказал он Беку. — Дай провести остаток жизни свободным. Вольная бедность и безвестность милее славы и богатства в золотой клетке.

— Воля твоя, — потеряв терпение, сказал Давид-Бек. — Только не думал я, что сын великого Овнатана предастся малодушию и откажется служить своему народу и родине.

Слова эти задели за живое Нагаша Акопа, но возразить было нечего, Бек, пожалуй, прав.

— Неужели тебе не хочется, — продолжал Давид-Бек, — помочь нам возродить древнее искусство нашего народа? Не хочется передать свое мастерство ученикам, чтобы не погибло дело, начатое твоим отцом?..

После долгого молчания Нагаш сказал:

— Ты истинно велик, наш тэр! Дай мне время подумать.

— Подумай. Я подожду.

Нагаш понял, что судьба еще раз являет к нему милость. Вспомнил сына, разрушенный дом, свои загубленные картины. И в нем заговорил дух созидания, который был тяжко ранен, но еще не угас. Нагаш взглянул на Бека. На лице у того светилась доброта.