Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

– Правда?

– Разве ты не знаешь? О господи! Ты не ходила к акушерке?

Я не могу признаться, что мы с Недом спали вместе еще до свадьбы.

– Как я могла к ней сходить?

Поняв, насколько я одинока, Дадли вдруг перестает злиться. У меня нет матери, к которой можно обратиться за советом, сестра умерла, подруги взамен Джейни так и не нашлось. Я пала так низко, что была вынуждена обратиться к нему.

– Ну конечно, – тихо откликается он. – Бедная распутная девчонка.

– Я надеялась, вы мне поможете, – смиренно прошу я. – Ради моей сестры Джейн. Она вышла за вашего брата по задумке вашего отца. С тех пор все у нас идет не так.

Жестом Роберт прерывает меня.

– Больше ни слова о ней. Тебе не приличествует упоминать ее имя – в таком-то положении.

– Я замужняя женщина, – непоколебимо отзываюсь я. – Она не осудила бы меня за брак по любви.

– И где же твой муж?

– Я же сказала, что не знаю, – запинаясь, отвечаю ему.

– Ни весточки?

Я качаю головой.

Роберт Дадли падает в кресло у камина, но не предлагает мне присесть. Я держусь за высокую спинку другого кресла. Раздумывая, он берет со столика нож, вертит его туда-сюда, и от лезвия отражается свет.

– Скажи мне правду. Это ребенок Неда, без сомнений?

– Без сомнений, – отвечаю я, сглатывая обиду.

– И он признает его своим, вернувшись домой?

– Отрицать он не сможет.

– У тебя имеются доказательства вашего брака?

В ответ я показываю цепочку – на ней кольцо с бриллиантом с помолвки и обручальное, состоящее из пяти звеньев.

– Вижу, кольцо есть, – сухо замечает Роберт. – Кто был свидетелем?

– Джейни. Но она умерла.

– Кто-нибудь еще ведь присутствовал?

– Только священник.

– Нормальный священник, со своим приходом?

– Джейни его знала.

Дадли кивает.

– И у тебя есть письма от Сеймура. А деньги он тебе давал? Документ на владение землей?

С гордостью сообщаю, что храню письмо с помолвки и завещание, в котором он называет меня супругой и наследницей.

Роберт снова отвечает кивком. Я добавляю:

– И стихотворение.

Он кладет руку на лоб и потирает глаза, будто стараясь не засмеяться.

– Это неважно. Послушай меня, Катерина. Я не могу отправить тебя в убежище – так станет только хуже, да и мне достанется. Я передам королеве все, что ты мне рассказала, и ты должна будешь предстать перед ней. Она сильно разозлится. Тебе нельзя было выходить замуж без ее позволения, ведь твой супруг, как наследник престола, крайне важен для безопасности королевства. Однако дело сделано, и слава богу, потому что могло бы быть и хуже. К счастью, он не испанский шпион и не католик, не имеет претензий на Шотландию. Он реформист, из хорошей семьи и пользуется благосклонностью. Если у тебя родится мальчик, на королеву перестанут так давить.

– Имея наследника-протестанта мужского пола, она могла бы выйти за кого пожелает, – замечаю я.

– Могла бы, – соглашается Дадли, обратив на меня свой темный взгляд. – Но не тебе об этом говорить. Не пытайся умничать – вполне очевидно, что ты не умна. Итак, сейчас ты пойдешь в свою комнату, а утром умоешься, оденешься, уложишь волосы и будешь ждать, когда я пришлю за тобой. Я разбужу королеву пораньше и все ей расскажу.

Я едва не возражаю, что никто не смеет будить королеву и заходить в ее покои, пока она не позволит, однако потом вспоминаю про смежные двери. Вероятно, Роберт Дадли может появляться у нее, когда ему захочется.

– Передадите ей, что мне очень-очень жаль? – тихим голосом прошу я. – Мы с Недом полюбили друг друга. Мои чувства не изменились, и я всегда буду любить только его. Я не хотела обидеть королеву. Я ни о чем не думала, кроме своей любви.

– Очень постараюсь все объяснить. Правда, сразу могу сказать, что она не поймет. А теперь ступай.

Все утро я жду в своей комнате вызова к Елизавете. Меня тошнит от страха. Месяцами меня тошнило по утрам из-за ребенка, а сейчас тошнит из-за страха перед королевой. Почувствую ли я себя когда-нибудь снова здоровой? А счастливой? Вспоминаю свою бедную сестру, которая ждала вестей от сестры этой королевы, решавшей, жить ей или умереть – как странно, жестоко и непостижимо, что ей пришлось погибнуть за свою веру, а я теперь до смерти напугана из-за любви, и что мы никогда не сможем поговорить об этом. Я подарю жизнь ее племяннику, который никогда не увидит свою тетю.

В полдень Пегги, одна из придворных дам, засовывает голову в мою комнату и говорит:

– Она спрашивает тебя. Мы сегодня плаваем по реке. Не самый подходящий день, чтобы отсиживаться тут!

– Ей нужна я? – Сразу вскакиваю со стула, не обращая внимания на головокружение.

– Просто интересуется, где ты. Я сказала, что ты проспала, но лучше бы тебе самой показаться.

Смотрюсь в свое зеркало из чеканного серебра и в мягких тонах отражения вижу красавицу: кремовая кожа, золотистые волосы, темные глаза.

– Идем, они уже рассаживаются, – вредным голосом добавляет Пегги.

– Она хочет, чтобы я тоже отправилась в плавание?

– Я ведь так и сказала!

Спешу за ней к причалу. Не верится, что Елизавета будет расспрашивать меня, плавая по реке. Я думала, она отправит за мной, как только Роберт Дадли поговорит с ней. Не понимаю, что происходит. У Елизаветы было плохое настроение с самого прибытия в Ипсвич. Город страстно поддерживает реформизм, а королева жаждет возвращения прежних церковных традиций. У священников здесь есть жены, Елизавете же по нраву представители духовенства, давшие обет безбрачия и одетые в роскошные мантии. В ней как-то нелепо смешивается протестанство и католичество, она не относится к своей вере всерьез, как Джейн. Ей пообещали показать театр масок на воде, чтобы отвлечь, так что нам нужно занять места на судах, где мы будем обедать и смотреть представление, подготовленное для увеселения королевы.

Роберт Дадли находится рядом с ней и никак не реагирует на мой обеспокоенный вопросительный взгляд. Ждать от него помощи явно не стоит. Елизавета наклоняет голову в ответ на мой реверанс, но к себе не подзывает. Она не выглядит злой или благожелательной, она просто холодна, как обычно. Словно никто не рассказал ей о моем положении. Может, Дадли действительно промолчал, струсив в последний момент? Едва заметным жестом из-за трона он показывает мне молчать и ничего не предпринимать, поэтому я снова приседаю и отхожу.

Судно становится на якорь и покачивается на волнах прилива, натягивая стальной трос. Это отвратительно, корабль шатает одновременно из стороны в сторону и вверх-вниз. Намного хуже, чем на барже. К горлу подступает желчь, во рту чувствуется соленый привкус.

– Приступим к обеду, – говорит Елизавета, будто понимает по моему бледному лицу, что я не протяну этот день без тошноты. – Ах, устрицы!