Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Ключи судьбы

– Иди. – Етон кивком указал ему на княгиню. – Подноси твои дары.

Етон вдруг как-то весь потух, заморгал, показалось даже, что он сейчас заснет. Видно было, что ему не хочется продолжать беседу – ни эту, ни другую.

Почти успокоившись, Лют вновь двинулся к престолу княгини. И вновь был поражен тем, как не идут одно к другому свежая юность жены и бессильная дряхлость мужа. Брак был заключен по обычаям дедовским, сказал Ржига, и знатные мужи и жены были видоками… Да не может этого быть! Эта молодуха еще на свет не родилась, когда Етон в последний раз был с женщиной. Сейчас он способен на такие подвиги не более, чем стертый веник под лавкой.

Подойдя, Лют остановился, собираясь повторить уже сказанные князю приветственные речи. И вдруг осознал: за все это время Величана не произнесла ни слова и почти не шевельнулась. Может, она немая?! Конечно, он, Лют Свенельдич, не так высок родом и положением, чтобы сама княгиня вставала ему навстречу и подносила рог с медом. Вот был бы здесь Мистина, по матери потомок ободритских князей… Но все же хоть кивнуть, хоть улыбнуться, хоть спросить, хорошо ли гости доехали и не нуждаются ли в чем, требовал ее долг хозяйки!

Вблизи еще лучше был заметен ее юный возраст. Княгиня сидела между двух окошек, и солнечные лучи проникали в гридницу, будто обнимали ее золотыми руками с двух сторон. Лют понял, почему саксы сравнивали ее глаза с лесным озером – при ярком свете они оказались светло-зелеными, как трава болотная.

– Будь жива, Величана Унемысловна, княгиня плеснецкая, – Лют почтительно поклонился. – Кланяюсь тебе от князя киевского Святослава, от матери его, княгини Эльги, и от жены его, княгини Горяны. От них и от всех бояр и мужей русских желаю тебе здоровья, богатства в доме, благополучия в земле твоей. Прими дары наши ради дружбы.

Двое отроков поднесли два цветных куска шелка – один гладкий, солнечно-желтый, а другой двухцветный, с зелеными птицами по розовато-коричневому полю. Развернули к свету, чтобы княгиня могла оценить красоту и стоимость подношения. Все в гриднице рассматривали блестящий шелк, лишь сама княгиня, бросив на них беглый взгляд, снова посмотрела на Люта.

Он ждал, не сводя с нее глаз. Неужели даже не кивнет в благодарность? Ледяная она совсем, что ли? Или так ненавидит киевских русов, что даже вежество ей нипочем?

И вздрогнул, когда ее взгляд вновь упал на его лицо. В ее глазах – лесных озерах – он видел смешанное чувство, очень сильное, но противоречивое и неясное. Досада, подавленный гнев… и еще что-то, чему он не находил названия.

– Передай вашим князьям… – наконец заговорила она, и у Люта отлегло от сердца: она все-таки не немая! – Передай мою благодарность… за дары и привет!

Голос ее слегка дрожал, в нем слышалось напряжение и вызов: будто на самом деле киевские князья никак не могли желать ей добра и эти пожелания она считала за насмешку.

Случайно Лют взглянул на ее руки, с тремя витыми серебряными обручьями: они были сцеплены так сильно, что костяшки побелели. И все же он разглядел легкую дрожь.

Так вот откуда это напряжение! Княгиню трясло – от волнения, от гнева, от негодования? «Но почему? – чуть не спросил Лют прямо вслух. – Что мы тебе сделали? Не мы же выдали тебя за эту старую развалину!»

Ни он, ни его люди не сказали дурного слова о Величане и ее родне – хоть и провели из-за нее шесть дней в напрасном ожидании. Это им стоило бы ее ненавидеть…

Но вот ненависти или злости Лют к ней не ощущал. Для этого Величана была слишком юна и хороша собой. Он угадывал в ней скорее испуг, чем угрозу, и оттого хотелось успокоить ее, заверить, что он ей не враг… Весь этот странный прием вызывал в нем удивление и досаду, желание разобраться, оправдаться, если потребуется. Здесь ведь не о нем речь. Дружба с Етоном означала для Киева торговлю с морованами, уграми, саксами и баварами, доступ к самым дальним западным краям. По Бугу и Висле можно было пробраться к Варяжскому морю, но намного западнее, чем через Днепр и Волхов. Даже подумать, что всему этому угрожает вчерашняя девчонка, пусть и княжеского рода, было смешно.

Лют смотрел на ее губы, ожидая услышать еще что-нибудь. Как ярко-розовые лепестки, нежные, свежие и мягкие… казалось, они должны пахнуть сладкими ягодами… Но было тихо, и он опомнился. Так же молча поклонившись, Лют отошел от престола княгини и вернулся к Етону. Все самообладание ему потребовалось собрать в кулак, чтобы сохранять на лице невозмутимость. Никогда еще ни одна женщина не приводила его в такое волнение – а Величана ведь сказала ему лишь пару незначащих слов.

– Привезли мы к вам товары княжеские: соболей булгарских, бобров, куниц и вевериц чудских, вино греческое, серебро хазарское, коприны царьградские. Прикажешь нам торг вести, как по вашему со Святославом уговору положено?

– Коли положено, так будем вести, – неприветливо буркнул Етон, словно хотел сказать: коли бы не уговор, нипочем бы вам позволения не дал. – А там поглядим…

Условившись, что к ним пришлют мытника для осмотра и изъятия князевой доли, Лют со товарищи направился назад на гостиный двор. По дороге молчали: ни обсуждения, ни шуток. Все понимали: тут есть о чем подумать, но не стоит говорить об этом на улице, где всякий может услышать.

А Люта не оставляло ощущение, будто светло-зеленые глаза Етоновой княгини по-прежнему смотрят на него. Даже поневоле оглянулся раз-другой: не то хотел вновь встретить ее взгляд, не то убедиться, что между ними уже стены, тыны и улицы. Только выйдя из воротной башни и спускаясь по крутому увозу в предградье, он немного опомнился. А вернее, осознал, что с ним творится нечто странное.

Уж не волхвитка ли она? Знатности рода ей хватит для того, чтобы владеть разными клюками. Иначе почему ее светло-зеленые глаза все смотрят и смотрят ему прямо в душу? Как въяве, в воспоминаниях он видел в этих глазах напряжение и гнев, но не чувствовал ответного гнева. И что-то еще было в них – нечто такое, чего он никак не мог уловить.

Может, причина в том, что княгиня плеснецкая еще так молода? Вчерашняя девка – небось сама не знает, чего хочет. Старый муж избаловал, вот и вообразила себя Зарей-Заряницей на солнечном престоле… Думать так было проще всего, но Лют сам не верил такому объяснению. И только ночью, устроившись на лежанке в гостевом доме и накрывшись широким плащом, на грани сна и яви Лют вдруг вздрогнул и очнулся. В мыслях прояснилось, и он понял наконец, что за чувство тревожило его, не давало забыть светло-зеленые глаза Величаны.

Это было подавленное торжество и надежда, что отчаянно боролась со страхом.

Унемыслова дочь Величана родилась на свет для того, чтобы умереть молодой. В первое полнолуние по ее рождении старуха-удельница пряла заговоренные нитки и бросала их в сквовороду. Нитки утонули, обещая новорожденной раннюю смерть. Мать дрожала над ней, хотя на здоровье дочери жаловаться не приходилось: девочка росла крепкой и бойкой. О предсказании она знала: родители и няньки с младенчества учили ее беречься.