Имоджен Гауэр - Русалка и миссис Хэнкок

– А как, по-твоему, мне следовало себя вести? – спрашивает она Сьюки, когда гостьи удаляются, весьма поспешно и с возгласами сожаления. – Пытаться изображать из себя кого-то другого совершенно бесполезно: все сразу поймут, что я притворяюсь. Так не лучше ли оставаться самой собой?

– Вы были очень грубы, – говорит Сьюки.

– Чепуха! Они хотели, чтобы я два часу кряду пялилась на их ребенка. Что еще я могла поделать?

– Подумайте о вашем муже, какое впечатление о нем составится…

– Ах, мой муж ! – Миссис Хэнкок кривит прелестные губы – гримаска из арсенала Анжелики Нил, появившаяся у нее на лице впервые за много месяцев. – Почему я должна постоянно думать о нем, когда он никогда обо мне не думает? Мисс Сьюки, если он не желает, чтобы о нем составилось определенное впечатление, ему прежде всего не надо было на мне жениться.

– На это мне нечего возразить, – отвечает Сьюки. – Вы и впрямь никогда не пытались пустить ему пыль в глаза. – Она воодушевлена мыслью о настоящей светской жизни, которая закипит в доме теперь, когда кроткая миссис Хэнкок, полгода назад прибывшая в Дептфорд, наконец обрела прежний блеск. – Я полистаю справочники, – говорит девочка, – и найду расценки приличных куаферов. Просто преступно, что вы не пользуетесь услугами мастера и выглядите не так, как вам следовало бы.

– Ах, Сьюки, Сьюки, душечка моя! – Анжелика чмокает племянницу в щеку. – Вот ты меня понимаешь. Кажется, я никогда еще не чувствовала себя настолько самой собой, как сегодня!

Ближе к ночи, смыв с лица румяна и убрав волосы под муслиновый чепец, Анжелика теряет изрядную долю уверенности. Сегодняшнее чаепитие с соседками было сродни маскараду: слова, произносимые из-под маски, всегда смелее слов, произносимых с открытым лицом, но не обязательно честнее. Она томится без сна в постели, одинокая и потерянная. Когда мистер Хэнкок наконец появляется, уже далеко за полночь, и комната погружена в темноту, но он хорошо в ней ориентируется. Анжелика прислушивается к тихим шагам и шорохам: вот он нацепляет парик на подставку; вот снимает камзол, а теперь бриджи. На сей раз, когда муж подходит к кровати, она не притворяется спящей, но в порыве решимости садится и пристально вглядывается в черный силуэт.

– Вы не спите, – говорит мистер Хэнкок.

– Да.

Он кивает, но больше не издает ни звука. По смутно очерченному профилю мистера Хэнкока видно, что уголки губ у него вяло опущены, а щеки безжизненно обвисли, придавая лицу зловещее сходство с посмертной маской. Отчего же, отчего он стал таким худым и мрачным? Он подносит руки к горлу, и по шевелению пальцев Анжелика понимает, что он откалывает жабо. Она молча ждет, терзаясь нестерпимой мукой от сознания, что он разительно изменился, что вся его любовь к ней бесследно улетучилась. А когда мистер Хэнкок надевает ночной колпак, она собирается с духом и говорит:

– Сэр.

– Мм?

– Могло ли все у нас быть иначе? – Она не хотела задавать этот вопрос и не хочет услышать ответ на него: правда уже лежит тяжким грузом у нее на сердце. Анжелика рада, что не видит лица мужа во мраке. – Если бы я не потеряла ребенка, у нас все было бы по-другому?

Мистер Хэнкок слегка отшатывается – то ли в замешательстве, то ли в изумлении.

– Ну да. Разумеется. Все было бы по-другому.

Затем он укладывается рядом с ней, и больше никто из них не произносит ни слова.

На исходе ночи, перед самым рассветом, мистер Хэнкок просыпается и слабо шевелится под одеялом. Медленное дыхание Анжелики в тишине подобно шороху волн, лениво набегающих на берег. «Бедное дитя», – думает он, но при этом не может прогнать мысли о русалке, о ее огромной чувственной тоске, перекатывающейся в чане. И хотя воспоминание о слезах жены по-прежнему причиняет острую душевную боль, он ничего не может с собой поделать – и встает с постели.

«Почему я это делаю? – спрашивает себя мистер Хэнкок, бесшумно спускаясь по широкой лестнице, где воздух дрожит и трепещет, полный своих собственных тайн. – Почему не останусь с ней?»

Да потому, что влечение, им владеющее, непреодолимо. Такие чувства испытывает человек, стоящий на самом верху громадной башни: он страшится разверстой под ним бездны, но все же должен заглянуть в нее, должен шагнуть к парапету.

Мистер Хэнкок пересекает гостиную и выходит на крыльцо через стеклянную дверь. Сад шелестит листвой; темный треугольник лужайки тянется вниз по склону к летнему домику, тускло белеющему в темноте, и мистер Хэнкок широким шагом направляется к нему.

С минуту он стоит между колоннами и напряженно вслушивается в тишину. Убедившись, что вокруг все тихо, он отпирает маленькую дощатую дверь, открывающую путь в подземелье, но, когда та со скрипом отворяется, до него доносится звук, заставляющий вздрогнуть и похолодеть от страха.

Дверь хлопнула. Где-то в доме.

Мистер Хэнкок отступает в тень, но хорошо видит оттуда, как одно окно освещается изнутри. Желтое пятно света проплывает за несколькими окнами второго этажа, а потом исчезает.

«Жена», – думает он. Вероятно, проголодалась и спускается в кухню за яблоком или ломтиком сыра. «Она не выйдет наружу». Он пригибается и застывает на месте, подобный могильному камню. Он слышит собственное шумное дыхание и звон, гудение металлического чана под землей. «Не выходи из дома, – мысленно приказывает он Анжелике. – Не выходи. Не выходи».

В воздухе ни дуновения, и тишина окрест такая, что стук передней двери, а потом хруст гравия под ногами слышны совершенно отчетливо, будто с расстояния десятка шагов.

Она просто посмотрит перед домом. Заглянет в конюшню – проверить, не убежала ли лошадь. Она не придет сюда .

Но мгновение спустя до него долетает голос Анжелики:

– Мистер Хэнкок? – а затем и сама она появляется из-за угла, облитая дрожащим светом. Она держит фонарь у самой груди, прикрывая ладонью неверный язычок пламени. – Сэр?

Кровь бешено стучит у него в висках. Сердце сжимает жестким спазмом, и судорожное трепыхание в груди кажется оглушительно громким. Мистер Хэнкок задерживает дыхание и пятится, но под ногой у него что-то хрустит – сухой лист или птичья косточка.

Анжелика на миг замирает на месте, а потом стремительно бросается вперед. Шаль, ночная рубашка, волосы развеваются позади нее, похожие на бледный след, оставляемый в воздухе ее движениями. Она бежит под уклон по лужайке, но пока еще находится недостаточно близко, чтобы увидеть мистера Хэнкока в укрытии.

– Где вы? – с внезапным гневом кричит Анжелика и устремляется прямиком к летнему домику, высоко подняв перед собой пляшущий фонарь. – Я больше не намерена терпеть это!

Она уже совсем рядом, но по-прежнему не видит, где прячется мистер Хэнкок, и он довольно долго наблюдает за ней, прежде чем она подбегает и останавливается прямо перед ним – с разъяренным лицом и торчащими в разные стороны, словно наэлектризованными, волосами. В слабом свете раннего утра лицо ее кажется незнакомым: в глазницах и под растрепанными кудрями расплываются чернильные кляксы теней; кожа местами сияюще-белая, местами тускло-серая. Анжелика дышит тяжело и часто; мистер Хэнкок слышит, как она сглатывает, то ли от страха, то ли от напряжения физических сил.