Имоджен Гауэр - Русалка и миссис Хэнкок

– А значит, все мы свободны, – твердо произносит она, словно ставя точку в разговоре. – Свободны в своем маленьком мире, созданном собственными усилиями сообразно собственным желаниям.

Она поворачивает голову к Анжелике, которая внезапно хватает мистера Хэнкока за руку и горячо восклицает:

– Ах, не могу больше ждать ни минуты! Хочу наконец увидеть вашу русалку! Ибо, поверите ли, мне еще не представилось такой возможности! Вы сопроводите меня? – Не дожидаясь ответа, она влечет его за собой, и золотистые кудри подпрыгивают у нее на плечах при каждом шаге.

Ладонь у Анжелики теплая, чуть влажная, и одного только ощущения, что ее изящные пальцы тесно смыкаются на его руке, достаточно для того, чтобы под бриджами у него начало понемногу разгораться пламя вожделения.

Анжелика приводит мистера Хэнкока на лестничную площадку второго этажа – очередное широкое пространство, увешанное красными камчатными занавесями и красивыми картинами с историческими сюжетами: живописно разорванные одеяния, вскинутые мечи, белоглазые лошади, взвившиеся на дыбы. Представленные здесь полотна производят на него не больше впечатления, чем все виденные ранее, но он прекрасно понимает, что это качественные копии, сделанные по особому заказу.

– Ох уж эта маленькая мегера, – говорит Анжелика. – Никогда не знаешь, чего от нее ожидать!

Мистер Хэнкок замешкивается с ответом.

– Эм-м… вы давно с ней знакомы?

– О да! Мы с ней воспитывались вместе здесь на протяжении нескольких лет. Разумеется, тогда она звалась не Беллой, а просто-напросто Генриеттой, и грудь у нее, прямо скажем, плоская.

Мистер Хэнкок видит перед собой двустворчатую дверь, из-за которой доносятся разнообразные звуки веселой вечеринки: струнный квартет, смех, звон бокалов. Другой негр, столь же статный и невозмутимый, как и предыдущий, распахивает перед ними двери и приглашает войти широким мановением рук в безупречно чистых лайковых перчатках. «Это новый способ устрашения», – мелькает в голове у мистера Хэнкока. Не громилы с квадратной челюстью, вынуждающие клиента держаться в рамках приличий, а чернокожие красавцы, при одном виде которых хочется виновато притихнуть.

– И она вечно вела разговоры в таком духе, – тараторит Анжелика. – «Договорное рабство», «узаконенная проституция» и прочее ля-ля-ля. Удивительно, как она достигла того, что имеет, – она ведь даже не особенно хороша собой?..

Последнюю фразу Анжелика произносит с вопросительной интонацией и смотрит на него через плечо своими большими ясными глазами; напудренные щеки у нее мягкие и нежные, как персик. Но мистер Хэнкок не в состоянии пошевелить языком, да и соображает туго, а потому не говорит того, что хотел бы сказать и что она от него ждет: «Не так хороша собой, как вы!»

Каждый раз, когда обстановка подавляет мистера Хэнкока избыточной роскошью, он принимается оглядывать все вокруг опытным глазом торговца. Поэтому, войдя в главную гостиную залу миссис Чаппел, он замечает не радужные отблески света, трепещущие на стенах, а хрустальные подвески на люстре, их отбрасывающие; не обнаженные шеи и груди девушек, а полупрозрачный муслин, облекающий стройные тела. Он видит вазы с разноцветными леденцами и думает: «Муранское стекло»; видит прелестные фарфоровые чаши, раскрашенные в розовый и зеленый, и думает: «Мануфактура Боу»; превосходная шелковая обивка кресел… он возмущенно фыркает. Ткань французская, вне всяких сомнений. Контрабандная. Ну и как это характеризует хозяйку дома, спрашивается? Мистер Хэнкок мысленно разбирает салон на многочисленные составные части – оконные шелковые занавеси, графины с хересом, портвейном и шрабом, леопардово-пятнистые столики из ядровой древесины, – старательно поименовывает каждый предмет и определяет его стоимость, как будто если он поймет, из чего именно складывается обстановка, то поймет и почему она на него так действует. Разумеется, он замечает и людей тоже, но и мужчины и женщины приводят его в замешательство. Все они не его круга – хотя, наверное, теперь мне надо постараться стать человеком их круга, думает мистер Хэнкок. Дамы одеты в великолепные платья незнакомых фасонов, и он старается покрепче запечатлеть в памяти особенности причесок и нарядов, чтобы впоследствии описать все Сьюки. Она всегда жадно допытывает дядюшку насчет городских мод, но он плохо в них разбирается. «Но какой именно шлейф?» – требовательно спрашивает Сьюки. Или: «А веер у нее был?» – и мистер Хэнкок понимает, что в очередной раз подвел племянницу.

– Заметьте, – говорит Анжелика, – парламентская сессия уже началась здесь, если не в палате.

И да, действительно: все мужчины вокруг – влиятельные общественные фигуры, чьи лица столь хорошо знакомы мистеру Хэнкоку, что у него возникает впечатление, будто он очутился среди оживших иллюстраций к памфлетам, которые ходят по рукам в кофейном доме Мюррея. Кроме того, иных из них он прежде видел и во плоти, где-нибудь на западном конце Оксфорд-стрит или на прекрасных зеленых площадях к северу от нее, куда порой наведывается по делам; а изредка встречал и среди вонючей вопящей толпы на петушиных боях или каком-нибудь уличном представлении. Но мистер Хэнкок ясно понимает, что все они не чета простому торговцу, который не вправе прикоснуться к ним или заговорить с ними, сколь бы близко от него они ни проходили.

– Неужели… неужели все они здесь из-за меня? – слабым голосом спрашивает он. – Из-за моей русалки?

– Да, о ней говорит весь город.

– То есть… они отложили все свои важные дела, чтобы прийти сюда?

– Чтобы увидеть вашу русалку.

У него просто в голове не укладывается. Члены парламента, титулованные особы с острейшим интеллектом и высочайшими амбициями, во множестве собрались здесь, влекомые интересом к диковине, которую он, мистер Хэнкок, выставил для публичного обозрения.

– Я не ожидал ничего подобного, – лепечет ошеломленный торговец, и Анжелика сжимает его руку, точно он малый ребенок, которого привели в зверинец, чтобы развлечь и порадовать.

– Теперь так и впредь будет, не сомневайтесь, – говорит она.

Впрочем, нельзя сказать, что высокопоставленные господа поразили мистера Хэнкока своим внешним великолепием. Их модные сине-коричневые костюмы кажутся слишком одинаковыми, чтобы он мог с легкостью отличить одного мужчину от другого, хотя среди них есть и стройные молодые, и тучные пожилые, и сгорбленные старые. Вдобавок все они неумыты и неопрятны: выглядят так, будто уже очень давно не спали, а от их несвежих мятых сорочек и распущенных шейных платков тянет едким запахом тел, настолько пропитанных алкоголем, что теперь он выделяется изо всех пор. Мистер Хэнкок невольно потирает подбородок, который у него явно гораздо глаже на ощупь, чем у многих из них, обросших трех-четырехдневной щетиной.