Имоджен Гауэр - Русалка и миссис Хэнкок

– Три тысячи фунтов, значит, вкладываете в предприятие?

– Совершенно верно.

– Да, деньги немалые. – Капитан Джонс глубоко вздыхает. – Но снова покинуть семью и бороздить воды, мне незнакомые… слишком большие трудности ради чужой прихоти. Да еще опасности, которые я подразумевал, когда сказал, что не хочу браться за эту работу.

– Но подумайте все же! – Мистер Хэнкок чрезвычайно воодушевлен своим планом. – Ваша разлука с семьей продлится не более двух недель…

– Скорее, все три. А то и четыре…

– …И у вас не будет никаких коммерческих обязательств, никакой головной боли ни с грузом, который нужно доставить в сохранности, ни с провиантом, который необходимо растянуть на многие месяцы. – Мистер Хэнкок широко поводит трубкой перед собой. – Отнеситесь к этому как к приключению. Как к возможности приобрести новый опыт. Как к увлекательной задаче, никогда прежде не предпринимавшейся: разыскать и поймать русалку!

Капитан Джонс искоса взглядывает на друга. Затем вытягивает ноги над водой и с минуту изучает свои башмаки. Затем снова пыхает трубкой.

– Если я и соглашусь, то только за соразмерное вознаграждение, – наконец произносит он.

– Назовите же, назовите вашу сумму!

Где-то глубоко за глазами капитана быстро, как костяшки счетов, щелкают мысли.

– То есть вы от своего намерения не отступитесь?

– Ни за что!

– В таком случае – тысяча. Тысяча – и вы никогда впредь не станете уговаривать меня пойти в плавание.

Мистер Хэнкок протягивает руку, и капитан Джонс стискивает ее: хватка у него твердая, ладонь прохладная и шершавая, как сыромятная кожа. Друзья обмениваются крепким рукопожатием. А потом довольно долго сидят в молчании, глядя на блестящую студеную воду под своими свешенными ногами. Капитан Джонс в очередной раз затягивается трубкой и улыбается.

– Вот на что я поставлю с уверенностью, так это на то, что нынешней зимой на реке опять станет лед. Она течет медленнее обычного. – Он издает смешок. – Помните прошлый раз? Когда мы с вами дотопали по ней пешком до самого Лондонского моста, будто по сухопутной дороге?

– Тогда мы были молоды.

– Столько всего странного и непостижимого на белом свете, – задумчиво говорит капитан. – Русалки там в открытом море, конные повозки, раскатывающие вверх-вниз по вот этой самой реке. – Он трясет головой. – Господи, чего я только не повидал в жизни!

Мы потерянные для мира создания.

Мы носимся в море, стремительные и верткие, как мелкие рыбешки.

Люди на берегу порой мельком видят наши лица в волнах или вдруг смутно различают наши тела, скользящие под водой и исчезающие в глубине, и тогда настойчиво утверждают: Да! Там не животная тварь, но подлинное человеческое подобие! Ошибки быть не может: не зверь неразумный, не крупная рыба, не кусок льда, не спутанный комок канатов, не обломок кораблекрушения. Это существо позвало меня, говорят они, и помахало мне рукой, прежде чем скрыться в холодной пучине, погрузиться в бекрайнюю бездну, для нас невообразимую.

Наше дыхание зримо в мерном колебании океана черной ночью, качающего на плавных волнах своих яркие блестки лунного света. Мы искусительницы и подстрекательницы, белоснежная пена, что расхлестывается вширь и взмывает ввысь на гребнях волн: мы набегаем на прибрежные скалы и бесследно растворяемся в прибойных бурунах. Мы – протяжное соленое шипение отлива. Галька шуршит и оползает под нами, камни переворачиваются. Мы – летучий запах, ползучий рост и буйное цветение сиреневых водорослей. Мы скользкие, гладкие, отполированные морем. Мы хватаем и тянем, тянем, тянем все сильное и твердое. От нашего ласкового, бесконечно долгого прикосновения дерево размягчается, острые углы сглаживаются, самые надежные замки ржавеют .

Зимние холода крепчают изо дня в день, но Анжелику нимало не тревожат. Она счастлива и расточительна на ласки в объятиях своего милого Джорджа. Когда миссис Чаппел является к ней со своими воспитанницами, закутанными в теплые шерстяные плащи, влюбленные полулежат на диване в гостиной, переплетясь руками-ногами, и кормят друг друга ромовыми пирожными. Полли, Элинора и Китти не могут оторвать глаз от представшего зрелища: миссис Нил в домашнем халате, расшитом пальмами, и мистер – как его? – в широкой свободной рубахе, расшитой мартышками, со смехом слизывают друг у друга с пальцев заварной крем. Какое неприличие! Девушки ошеломленно таращатся, ведь видеть подобное до крайности неловко. Румянца стыда, выступившего у них на щеках, никто не замечает, поскольку в комнате натоплено так жарко, что и миссис Чаппел, которую уж точно нельзя заподозрить в излишней скромности, тоже краснеет лицом. Нашарив локоть миссис Фрост, помогающей ей разместиться в самом большом и самом уродливом кресле, настоятельница обменивается с ней взглядом – вернее, безуспешно пытается обменяться, ибо миссис Фрост скорбно потупляет очи долу, всем своим видом словно говоря: «Я здесь ни при чем».

Девушки топчутся в замешательстве.

– Сядьте уже, – приказывает миссис Чаппел, и они торопливо пристраиваются кто где: диван-то занят.

Рокингем разворачивает газету и, погрузившись в чтение, рассеянно берет руку Анжелики и поглаживает пальцы, один за другим.

Китти сильно подается вперед, упираясь локтями в колени, стискивая ладони, и смотрит во все глаза.

«Прекрати», – беззвучно, одними губами, произносит Полли, но Китти не замечает.

– Давненько я вас не видела, – говорит Анжелика, лаская пальцами ладонь мистера Рокингема, но пристально глядя прямо в лицо миссис Чаппел.

«Конечно же, Мамаша явилась, чтобы загладить свою вину», – нисколько не сомневается она.

– Вы надолго? – спрашивает Анжелика.

– А что? – отвечает настоятельница вопросом на вопрос. – У тебя назначена какая-то встреча?

Джордж отрывается от газеты, чтобы перекинуться взглядом с Анжеликой, и оба усмехаются.

– Нет.

– Мы тебя долго не задержим, – говорит миссис Чаппел. – Заглянули на минутку, просто напомнить тебе о нашем существовании.

– Очень мило с вашей стороны, очень мило.

Рука Рокингема, лежащая у Анжелики на талии, заметно напрягается, но глаза его снова обращаются к газете.

Анжелика одета в экзотическом турецком стиле, и шарф повязан у нее вокруг головы соответствующим образом. Прежде она никогда не носила такие цвета – кроваво-красный, горчичный, нефритовый, – и миссис Чаппел решает, что это не самый удачный выбор, особенно в сочетании с лихорадочным румянцем ее щек и губ, с возбужденным блеском глаз: все во внешности Анжелики сейчас кажется чересчур ярким, резким, сочным. «Нельзя же так нагло выставлять себя напоказ, – думает настоятельница. – Это все чересчур». Своих питомиц она предпочитает наряжать в простые белые платья. Дерзкие изыски в одежде – для женщин, которые вольны выбирать, какое впечатление произвести на окружающих.