Аннетте Хесс - Немецкий дом

В коридоре по-прежнему было тихо. А может, так же осторожно поставить папку обратно на полку, вернуться домой, принять ванну, прихорошиться и пойти с Юргеном в кино на фильм «Сокровище Серебряного озера»?

За стеной послышался приглушенный смех. Там располагалась маленькая кухонька. Наверно, секретарша фройляйн Лемкуль любезничает с Давидом Миллером или еще каким-нибудь стажером. Ева прислушалась. Опять смех. Да, точно, фройляйн Лемкуль, румяная легкомысленная женщина небезупречной репутации. Коллеги перешептывались на ее счет.

Ева открыла папку и провела указательным пальцем по регистру до буквы Б. Потом Бр. Перелистывая страницы, она читала имена. Сверху вниз. Брозе. Броссман. Бруккер. Брукнер. Брунс .

В этот момент дверь распахнулась и в помещение ввалились два человека. Они, чавкая, целовались, их тела переплелись. Давид Миллер неумело расстегивал блузку фройляйн Лемкуль, та все смеялась. Давид прижал ее к столу и тут заметил Еву, которая неподвижно стояла по другую сторону стола перед открытой папкой с неподдельным ужасом на лице. Давид медленно выпрямился, подтянул фройляйн Лемкуль и растерянно ухмыльнулся.

– Простите, но на кухне так тесно.

– Мы просто зашли за документами, – неуклюже солгала фройляйн Лемкуль.

Ева захлопнула папку и тихо сказала:

– Я уже ухожу.

Она отнесла папку на место. Давид смотрел ей вслед.

– Ты ведь никому не расскажешь, Ева? – нервно спросила фройляйн Лемкуль. – Это всего лишь невинная шутка…

Ева вышла, не ответив, и закрыла за собой дверь. Поведя плечом, фройляйн Лемкуль посмотрела на Давида:

– На чем мы остановились?

Но тот, высвободившись, подошел к полке и вытащил папку, содержание которой так потрясло Еву.

В понедельник был выходной. Для семьи Брунс это означало совместный ужин. Даже Аннегрета пыталась так организовать свои смены в больнице, чтобы по понедельникам быть свободной. Ужинала семья Брунс в половине седьмого на кухне. На столе обычно был хлеб с колбасой и сыром, иногда рыбные консервы. Для Штефана мать открывала банку его любимых огурцов в горчичном маринаде, отец готовил большую миску своего знаменитого салата из яиц с каперсами и майонезом, который значился и в меню «Немецкого дома». Но свежий укроп Людвиг использовал только для семьи. «За любые деньги».

В этот вечер окна на задний двор были открыты, так как для начала мая стояла необычно теплая погода. Доносилось пение одинокого дрозда. Все уже сели за стол. Только место Штефана пустовало.

– Штефан! Ужин! – крикнула Эдит.

Аннегрета, накладывая себе яичный салат, рассказывала отцу об одном враче из городской больницы, немолодом хирурге, у которого много лет были такие же проблемы со спиной, как и у Людвига. Его спас корсет. Теперь у него практически нет болей. Отец пошутил, что ему, как мужчине, корсет носить не с руки, но поблагодарил за информацию. А вдруг эта штука победит боль? Тогда он опять сможет кормить посетителей обедами. Эдит приготовила себе только два бутерброда – она все больше полнела – и с улыбкой заявила, что готова каждое утро зашнуровывать отца, а вечером расшнуровывать. Ей приходилось делать это в детстве для бабушки. Наверняка справится и сейчас.

– Чему научился в детстве, не забудешь никогда. Вот уж не могла подумать, что мне придется еще раз этим заняться.

Все, кроме Евы, рассмеялись. Та молча наблюдала за родителями и сестрой, которых так веселила мысль о том, что Людвиг наденет корсет. Тот сегодня еще ни разу не посмотрел на Еву. Мать же то и дело бросала на нее обеспокоенные взгляды. И сейчас она погладила ее по голове:

– Это итальянская салями. Которую ты так любишь.

Ева отвернулась, как упрямый ребенок, и сама на себя разозлилась. Что она должна сказать? Что спросить? Она сидела на своей кухне со своей семьей, в самом надежном на свете месте, и не могла собрать мысли.

– Мама.

В дверях появился Штефан. Вид у него был необычный, лицо пошло пятнами, а глаза расширились от ужаса.

– Мама, – повторил он.

Это прозвучало душераздирающе. Все четверо тут же поняли, что произошло что-то серьезное, и медленно, как в замедленной съемке, по очереди встали.

– Он не шевелится, – сказал Штефан.

Несколько минут спустя все стояли в комнате Штефана посреди разбросанных на ковре солдатиков и смотрели на мертвую собаку, которая лежала перед кроватью. Штефан рыдал, а в промежутках пытался рассказать, что случилось:

– Он сначала наложил огромную кучу, я его обругал и немножко ударил, а он упал и так странно задергал лапами, а потом… потом…

Дальнейший рассказ постоянно прерывался отчаянными рыданиями и был непонятен. Людвиг притянул к себе Штефана, тот вжался лицом в родной отцовский живот. Рыдания стали глуше, но успокоиться парнишка не мог. Эдит вышла. Аннегрета, охая, опустилась к Пурцелю и осмотрела маленькое, покрытое шерстью тельце, к которому так привыкла. Дыхание, пульс, рефлексы. Затем она встала.

– Это точно сердце.

Штефан завыл, Ева погладила его по голове.

– Пурцель теперь на собачьих небесах. Там есть такая лужайка, только для собак…

– Он целый день будет играть с другими собаками… – добавил отец.

Аннегрета закатила глаза, но промолчала. Эдит вернулась в комнату с газетой и собрала последнюю кучку Пурцеля.

Пса завернули в старое одеяло и уложили в большую принесенную Людвигом коробку с надписью «Загуститель „Пронто“ – без комков». Каждый добавил в коробку посмертные дары. Эдит положила ломтик итальянской салями, Аннегрета бросила горсть фруктовых леденцов, которые не любила и потому не доела. Ева достала из-под дивана в гостиной любимую игрушку пса – обгрызенный теннисный мячик. Штефан, все еще икая и всхлипывая, долго думал, положить ли в коробку заводной танк, но потом выбрал десять лучших своих солдатиков, которые должны будут защищать Пурцеля на тот случай, если на собачьем небе попадутся злые собаки. Потом ему разрешили выбрать, кто останется с ним на ночь.

– Все, – сказал Штефан.

Вопрос обсудили. В конце концов спать со Штефаном осталась Ева. Она обняла тонкое мальчишеское тельце, а Штефан все плакал и хлюпал во сне. У кровати стояла перевязанная веревкой коробка. Сверху Эдит темно-синим карандашом написала: «Пурцель. 1953–1964». Ева вжалась носом в шевелюру Штефана, та пахла травой. Она закрыла глаза и увидела помещение без окон, раскрытую папку, список. Под строкой «Антон Брукнер» значилось: «Людвиг Брунс, унтер-офицер СС, повар, служил в Освенциме с 14.9.1940 по 15.1.1945».

Эдит в ванной комнате чистила зубы над раковиной. Она закрыла глаза, чтобы не видеть своего лица в зеркале. Когда она сплюнула, пена была красного цвета. Людвиг в это время сидел в гостиной, в своем углу дивана, перед телевизором, с которого была снята салфетка. Шла передача «Ваш конек. Петер Франкенфельд ищет таланты». Но Людвиг не смотрел, как мужчина на экране демонстрирует свой подвал, до отказа забитый разнообразными фигурками сов. Он думал о своей дочери Еве, которая сегодня вечером сидела за столом чужая.