Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Молчи, девонька, – чуть слышно предупредили её. – Идём, покажешь, кто в избушке живёт. А шумнёшь – шею сверну.

Ошеломлённая Василиса не сопротивлялась, когда её вскинули на плечо и понесли обратно. В полутьме рассвета она едва могла разглядеть своего похитителя. Это был высокий, кряжистый человек в мягких сапогах, в сдвинутом на затылок мохнатом малахае. Обмёрзшая шерсть его полушубка больно царапала Василисе щёку. В свободной руке человек нёс ружьё. Двигался он, несмотря на тяжёлую ношу, очень легко: вскоре они уже были в десяти шагах от избушки. И тут Василиса с ужасом заметила, как навстречу им из оврага поднялся ещё один силуэт. Второй человек подошёл ближе, и Василиса увидела лицо молодого парня. Мельком подумала: «Не буряты… и не казаки…». И, набрав воздуху, завопила так, что с огромной ели мягко обрушился пласт снега.

– Ефи-и-им! Беда-а-а-а!!!

Её тут же швырнули наземь, больно зажали рот, скрутили за спину руку – но из избы уже вылетел Ефим. И – застыл на пороге, широко расставив ноги и подняв ружьё.

Некоторое время над оврагом висела тишина. Незваные гости стояли как каменные. Ефим тоже не трогался с места.

– Что ж, парень, – до ночи так проторчим? – наконец, довольно дружелюбно спросил тот, кто поймал Василису. Теперь она могла рассмотреть, что это – старик с сивыми волосами, крутыми кольцами падающими из-под малахая на лоб, и такой же курчавой бородой. Мохнатый полушубок чуть не лопался на его широких плечах. Своё ружьё дед держал спокойно и умело, и на обветренном лице его не было ни страха, ни злости.

– По мне – хоть до Страшного суда, – невозмутимо отозвался Ефим. – Вы кто будете? Пошто девку нашу забрали? Отпустите её да идите куда знаете.

– Беглые? – помолчав, спросил старик.

– Тебе что за дело? Коль изба твоя – прости, что заняли. Нынче ж уйдём.

Снова наступила тишина. Ружья не опускались.

– Дед, добром прошу, проваливай! – начал терять терпение Ефим. – Я ведь выпалю!

– Да ты попади сперва, тетеря каторжная, – без усмешки заметил старик. – Выпалишь – перезарядить ведь не поспеешь! А я белку в глаз бью. Как-нибудь и в тебя не промахнусь! А ежели…

И в этот миг Василиса, рванувшись из державших её рук, с придушенным воплем схватилась за ствол ружья. Грохнул выстрел. Старик выругался. Оглушённая Василиса рухнула вместе с ружьём в снег.

– Вот проклятая девка! – выругался молодой ломкий бас. Молодой парень рывком поднял под мышки Василису, поставил на ноги. – А ежели б тебя тятя зацепил?!

Василиса с силой оттолкнула его от себя. Бегом, скользя в снегу и путаясь в мокрой, липнущей к коленям юбке, кинулась к Ефиму. Тот метнулся ей навстречу, одной рукой схватил поперёк живота; как щенка, бросил в чёрное нутро избы и снова развернулся к нежданным гостям:

– Ну что, дед? Ты ведь теперь незаряженный!

– Вижу уж, – без капли испуга отозвался старик. – Добром-то разговаривать умеешь, каторга?

– Умею, коль в меня ружом не тычут, – сквозь зубы отозвался Ефим. – Вы, что ль, на беглых охотники? Упреждаю – живым не дамся! Одного наверняка положу, сами выбирайте – которого!

– Нужон ты мне… – отмахнулся дед. И вдруг рассмеялся, показав молодые, ровные и крупные зубы. – В балаган-то собственный впустишь, али нам с Григорьем окоченеть тут?

Через полчаса Ефим со стариком сидели за столом. В маленькие окна балагана сочился хмурый свет. Только сейчас можно было как следует осмотреться в жилище, куда путники вошли вчера уже в темноте. Это была крепкая, сбитая из толстых брёвен изба с добротно проконопаченными стенами. Печь, сложенная без кирпичей, из обожжённой глины, не чадила и не дымила, исправно выводя дым в трубу. Даже нары вдоль стен были сколочены аккуратно и любовно, из выглаженных, плотно пригнанных друг к другу сосновых досок. И стол, и лавки тоже были сделаны толково и крепко. Нехитрая посуда у печи оказалась очень чистой, и даже высохший веник из лапника глядел весело.

Снег за окнами валил уже стеной. Устинья и Василиса, украдкой косясь на лесных пришельцев, наспех разогревали в печи остатки вчерашнего кулеша. У Василисы ещё дрожали руки, на ноге запеклась коричневой коркой ссадина, и она упрямо отворачивалась от острых взглядов Устиньи. На полу Петька играл с Танюшкой, вновь и вновь подбрасывая вверх блестящие камешки. Дед, назвавшийся Трофимом Акинфичем, уже несколько раз взглядывал в их сторону, чему-то чуть заметно улыбаясь.

Сын старика, Гришка, к столу не пошёл и остался сидеть на пороге в обнимку с ружьём. На вид парню было лет двадцать. В его кудрявых, как у отца, иссиня-чёрных волосах таял снег, струйки воды бежали по лицу, и Гришка неспешно вытирал их широкой ладонью. Ловя на себе насторожённые взгляды женщин, он улыбался в ответ, но в желтоватых, как речная вода, глазах парня блестело что-то пугающее, недоброе. «Глазюки-то, как у рыси…» – неприязненно подумала Устинья. Она заметила, что Гришка, едва оказавшись в балагане, первым делом перезарядил ружьё. Ефим тоже увидел это и демонстративно поставил рядом с собой, прислонив к печи, свою кремнёвку. Дед Трофим усмехнулся, но ничего не сказал.

– Стало быть – с иркутского Николаевского? – спросил он, положив на стол локти и недоверчиво поглядывая на Ефима. – Это же отсюда вёрст семьсот будет… Не врёшь ли, парень?

Ефим только пожал плечами.

– А отчего ж так поздно подорвались? Ваш брат обычно-то по весне ноги делает! А ты с бабьём да с дитями на зиму глядя через тайгу попёр? Куда как умён!

– Не глупей тебя, – хмуро буркнул Ефим. – Коль попёр – стало быть, нужда случилась.

– И как же вы шли?

Ефим рассказал всё как есть: скрываться было незачем. Упомянул и долгий путь через тайгу, и болото, в котором они чуть не нашли свою погибель, и бурята Гамбо, и сплав по реке, и ревущие пороги, и чёрную дыру под камнем, где сгинул Антип. Дед Трофим слушал внимательно, не задавая вопросов. Изредка переглядывался с сыном. Под конец покачал головой:

– Это вы через Росомашье болото попёрлись? Да там лоси в един миг с рогами в трясину уходят! За каким лядом вас туда дунуло?

– Заблукали – вот и дунуло.

– Угу… А зачем же вам бурята выхаживать занадобилось? Столько времени на него потеряли! У них-то с вашим братом разговор короткий!

– Вон – Устьке сдалось… – кивнул Ефим на жену. – Она у меня знахарка. Вся волость к ней на завод лечиться ездила. Даже и начальство не брезговало.

Дед Трофим с интересом повернулся к Устинье.

– Так это ты, что ль, Устя Даниловна с Николаевского будешь?

– Я, – коротко ответила она. – Нешто слыхал?

– Приходилось, – отозвался старик. Немного помолчав, спросил, – Нешто так худо теперь на Николаевском, что и тебе житья не стало?

– Не разумею, о чём молвишь, – сухо сказала Устинья. – Я – баба каторжанская. Не лучше других жила.