Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Пани Лидя! – всплеснула руками горничная. – Зачем такие крайности?! Это же самое обычное, житейское дело! С любой даже самой благородной дамой может случиться! Ведь можно уехать на время, спрятаться… А младенца после отдать, никто ничего и не узнает!

– Мне некуда ехать, пршеклента дура! – завопила Лазарева так, что огоньки свечей забились, а Пранька зажмурилась. – Некуда! Не к кому! Не на что! У меня на целом свете нет ни одного близкого человека! Я даже денег у мужа не могу просить!

– Но отчего же?.. – робко спросила Пранька. – Возможно, пан Лазарев будет даже счастлив…

– Избавиться от меня? Разумеется! Его каторжная тварь со дня на день должна родить! Мой отъезд будет чудным подарком и ей, и ему! Но я ему этого подарка не сделаю, нет! Ни за что, никогда, ни за какие блага! Он не будет счастлив, пока я несчастна! Это слишком несправедливо, нечестно!

– Пани, осмелюсь сказать, вы сейчас в ажитации… – шёпотом начала Пранька. – Но ведь нужно мыслить здраво…

– Здраво?! – завизжала Лазарева, рывком хватая горничную за волосы. – Последняя варшавская курва будет меня учить здравости мысли?! Боже, свента боже, до чего я дожила… Что я должна терпеть! И за что, за что, за что-о-о?! Почему никому на свете нет дела до меня? До моей разбитой жизни?! До моих страданий?!

– Ай, пани… пустите… пустите, ради Девы Свентей, я не виновата…

– Будьте вы прокляты! Все, все, все… – Лазарева с силой оттолкнула горничную и, повалившись на постель, судорожно стиснула пальцами одеяло. Пранька, забившись в угол и не смея оправить упавшие на лицо волосы, с ужасом вслушивалась в её рыдания.

Через полчаса Лазарева успокоилась. Встала. Повернула к горничной застывшее лицо. Мёртвым голосом сказала:

– Если ты, мерзавка, не найдёшь мне какой-нибудь бабки, я убью тебя. Убью топором по голове. Мне уже нечего терять. Ты мне веришь?

– Ве… верю, пани…

– Вот и чудно. Пошла вон.

Стук в замёрзшее окно раздался перед самым рассветом. На дворе свистела метель. Иверзнев с трудом оторвал голову от подушки. «Стучат, что ли? Проклятье… Неужто с Малашей что-то не так?»

Прошлым утром Меланью и ещё восемь человек поселенцев вызвали в заводскую контору, чтобы «прочитать волю»: у них заканчивались сроки поселения. Выйдя на крыльцо, где её ждал взволнованный Лазарев, Меланья бережно, как хрустальную, протянула ему на сложенных ладонях серую казённую бумагу:

– Василий Петрович, посмотри… Всё ли верно, ничего писарь не набрехал?

Лазарев внимательно изучил документ, широко улыбнулся:

– Как будто правильно… Стало быть, Малаша, мы с тобой теперь вольные люди! И можем уехать отсюда, когда захотим! Видишь – дождались!

Меланья слабо, недоверчиво улыбнулась. Осторожно забрала из рук Лазарева свой документ, сложила его и аккуратно спрятала за пазуху. Вздохнула – и объявила:

– Ну вот, а теперь и в лазарет можно!

– Зачем? – удивился инженер. – Малаша, тебе же нельзя! Доктор Иверзнев прямо запретил появляться в последние дни на работе! Тебе ведь уже со дня на день…

Меланья повернула к нему бледное лицо:

– Так ведь уже, Васенька… Кажись, нынче и опростаюсь! С утра уж схватывало, а сейчас уж и вовсе…

– Малаша! Ты с ума сошла! Какого чёрта ты молчала?! Надо было с самого утра идти к Иверзневу и…

– Волю хотела получить, – призналась Меланья, обеими руками обхватывая огромный живот и тяжело, всем телом оседая на конторское крыльцо, – Всё боялась – не поспею… Очень уж хотела вольной быть, когда младенчик родился… Чтобы и его вольным записали… ой! Ой! Ой, лишенько!!!

Через минуту все каторжане, солдаты и казаки, оказавшиеся в этот миг на улице, могли видеть, как инженер Лазарев, пыхтя, несётся по улице с Меланьей на руках под её испуганные вопли:

– Василий Петрович… Василий Петрович, ради Христа, поставьте… Вася, да успокойся же, я сама! Ничего страшного ещё, не рожу покуда, это воды, воды, а не… Васенька, да люди же смотрят, совестно! Начальство… Не положено…

Люди бежали к инженеру со всех сторон, спрашивая, что случилось, и предлагая «пособить Маланьку допереть». Однако, Лазарев донёс Меланью до лазарета сам, выгрузил её на лавку в смотровой и наотрез отказался уходить, «пока всё не будет ясно». Но тут уж Меланья взбунтовалась всерьёз:

– Да что ж ты творишь-то, Василь Петрович?! Ещё недоставало тебе… ой… смотреть-то на это… Бабье это дело… поди прочь… Ой! Михайло Николаич, голубчик, да прогоните вы его!

– Вася, она права, – Иверзнев спокойно мыл руки в углу. – Ты тут совершенно без надобности. Мы прекрасно справимся сами – верно, Малаша? Ничего сложного быть не должно, Малаша – здоровая, молодая женщина, ребёнок лежит как надо, воды уже отошли… Пошли лучше кого-нибудь в женский барак за Игнатьевной, она обещала мне помочь. Уже бежит? – чудно! Можешь подождать здесь, а мы пойдём прямо в операционную… Малаша, ничего не бойся! Самые рядовые роды, через пару часов будешь кормить своего младенца! Вставай, и тихонько идём рожать!

– Миша, там в самом деле всё хорошо? – Лазарев успел поймать друга за рукав уже на пороге.

– Вася, не сходи с ума! Превосходно сейчас родит, и я тебя сразу же позову… Игнатьевна! Вот вовремя-то, давай, мой руки – и вперёд! И сними эту рвань, она грязная!

– Не беспокойтесь, Михайло Николаевич, разумеем! – шустрая, сухая старушонка сбросила в угол каторжный азям и юркнула впереди Иверзнева в операционную. Лазарев тяжело опустился на лавку и застыл. С улицы в дверь заглядывали любопытные физиономии.

Через полтора часа Меланья родила здорового и крепкого мальчика. За всё время родов она не издала ни одного крика и лишь сдавленно стонала в самые острые моменты. Лазарев за это время выкурил пачку папирос, выпил всю воду из ковша и сотню раз измерил шагами крошечную смотровую. Когда улыбающийся до ушей Михаил пригласил его зайти, солнце уже падало за заводские корпуса.

– Заходи, папаша, милости просим! Всё готово! Только недолго, не волнуй её! Через полчаса – шагом марш домой!

– Мишка, спасибо… – толко и успел вымолвить инженер, устремляясь через сени к «операционной». А Иверзнева уже во всё горло звали из смотровой: с завода принесли «жигана» из винницы, обварившегося кипятком.

Сейчас, поспешно одеваясь и с проклятиями отыскивая под кроватью валенок, Иверзнев думал только об одном: что-то не так с Меланьей… Но, выйдя на крыльцо, он увидел худенькую фигурку, завёрнутую с головой в дорогую лисью шубу. Шубу Иверзнев узнал: она принадлежала Лидии Лазаревой. Подняв свечу, он изумлённо всмотрелся в зарёванное личико под пушистым воротником.

– Господи – Пранька?! Что стряслось?

– Проше пана, пожалуйте к пани… Ради ж бога, пожалуйте поскорей! – губы горничной тряслись. Ни о чём больше не спрашивая, Михаил метнулся в дом за саквояжем.