Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Но, помилуй, как бы ты смог защитить её? – как можно равнодушнее пожал плечами Иверзнев.

– Не знаю. Право, не знаю! – не глядя на него, хмуро выговорил инженер. – Но, возможно… может быть… Я ведь всё же мужем ей был, чёрт возьми! Наверное, нужно было что-то сделать. Хотя я представить себе не могу – что! Не переселяться же мне было к ней, в самом деле!.. Да Лидия бы этого и не вынесла… – Лазарев вдруг странно усмехнулся. – Как знать… может, она и впрямь этого поляка любила? Должно же у человека хоть раз в жизни проснуться к кому-то настоящее чувство… Особенно если человек этот – женщина. Ведь, смотри, вывезла же она его товарищей в Иркутск! Всем на свете рискуя, вывезла! Значит, всё же было что-то…

– Вася, но ты же споришь сам с собой, – осторожно возразил Иверзнев. – Она боялась Стрежинского до смерти, ты же сам говорил. Мне до сих пор не известно, как он убедил Лидию Орестовну помочь им. И ты в самом деле уверен, что должен был вмешаться в эти отношения?

– Не должен, конечно… Чёрт… – Лазарев мрачно тёр кулаком лоб. – Но мне, Мишка, неспокойно. Уж очень непонятной эта смерть её вышла.

– В таком случае даю тебе слово чести и слово врача, – просто сказал Михаил, – что ты никаким боком к этой смерти не причастен. Моему честному слову ты поверишь? Или для убедительности образ поцеловать?

– Мишка! – Лазарев резко повернулся к нему. – Ты наверное говоришь? Она не травилась ничем? Не зарезалась?! Я видел там кровь затёртую на полу, под кроватью! Откуда она взялась?

– Васька, не будь идиотом, – Иверзнев прямо смотрел в недоверчивое лицо друга. – Кровь у женщины под кроватью может быть по куче причин. Ты женатый человек, и не мне тебе объяснять! Уймись, душа моя, успокойся… Не было там никакой метафизики. Ты ни в чём не виноват.

– Ну… коли так… – Лазарев попытался усмехнуться – и не смог. Подойдя к столу, налил себе в чайную чашку водки – и залпом, большими глотками, словно воду, выпил её. Михаил подвинул к нему блюдо с холодной медвежатиной.

– Закусывай, чудовище. И так уже пьяный совсем… И иди к Меланье. Она целый день ждёт. Ты с ней венчаться собираешься?

– Как только траур выдержу.

– Правильно.

Лазарев поднял голову. Хотел было сказать что-то ещё, но лишь странно усмехнулся, хлопнул друга по плечу и, не оборачиваясь, быстро вышел из комнаты.

Таких снегопадов, как в эту зиму, не могла припомнить даже свекровь Прокопа Силина – самая древняя старуха в Болотееве. Иссиза-серые тучи, ворочаясь и шевелясь, словно сонные доисторические ящеры, сползались над округой с раннего утра. Сначала они роняли на деревню несколько редких снежинок, будто проверяя – хорошо ли летят и легко ли ложатся. Затем просеивали несколько пригоршней мелкой колючей муки. А затем вдруг сходились грозно и плотно – и словно вспарывались сами собой, обрушивая на землю валы крутящихся хлопьев. Выйти из дому в такую пургу было немыслимо. Все окрестные мужики давно уже ездили в лес по дрова целыми артелями. Спешили, рубили кое-как, бросая на розвальни целые нераспиленные лесины, торопились вернуться до очередной снежной бури – и всё равно их накрывало в нескольких саженях от деревни. Санный путь мгновенно заваливался – и бабы, плача и перекликаясь, часами ползали по сугробам, отыскивая своих благоверных.

Происходили случаи разом страшные и курьёзные. Болотеевская баба Лукерья Федотова в поисках мужа и его братьев за день наделала вокруг их саней восемь петель – то приближаясь, то удаляясь, то втыкаясь в дерево, то возвращаясь назад к деревне. Снежная буря накрыла её под самой околицей. Снег перестал лишь к вечеру, мужики Федотовы благополучно добрались до дому, узнали, что Лушка ещё заполдень ушла их искать и не вернулась, кинулись обратно. За ними поползли на животах по снегу все болотеевские мужики вместе с барином и дворней. Поиски затянулись до темноты. Лукерью нашла собака Арапка по тёплой ямке, продышанной сквозь два вершка выпавшего снега. Доблестная Арапка сначала принялась раскапывать снег, затем завыла. Сбежались люди, бесчувственную Лушку потащили в избу, отогрели, привели в чувство – и с тех пор мужики накрепко запретили домашним искать их по следам:

«И нас не сыщете, и сами пропадёте! Эвон какое Божье наказание на нас с небес свалилось! Никита Владимирыч, в книгах у тебя про то не прописано? Не конец ли света, часом, пришёл?»

В конец света Никита не верил, но бесконечная снежная круговерть за окном уже начинала внушать беспокойство.

«Сколько же можно? Март на носу!» – изумлялся он, выглядывая утром в окно – и не видя двора за возвышающимся под окном сугробом величиной с Эверест. Барский двор стараниями Кузьмы и Авдеича кое-как ещё чистился, но о том, чтобы запрячь лошадей и поехать в уезд за почтой или хотя бы к соседям, не могло быть и речи. Все бельские помещики сидели затворниками по своим усадьбам. С самых Святок Закатов не видел ни писем, ни новых журналов. Он злился, ворчал на Дуньку, непоколебимо считающую, что излишнее чтение вредит мозгу, сердито перечитывал в десятый раз позапрошлогодние подборки «Нивы» и «Вестника» – но в глубине души был даже рад сложившимся обстоятельствам.

«Ну, и как я могу сейчас писать Вере об Александрин, если моё письмо будет без толку валяться на почте? Да и до почты его не довезти: не посылать же Авдеича на верную погибель? Мужики вон боятся на полверсты в лес отойти, а тут – в уезд! Нет, уж лучше подождать. Весна на носу, вскоре всё закончится, тогда и… А там снег растает, распутица, вовсе не пролезть будет! Ну разве я в этом виноват, чёрт возьми? Стало быть, не судьба покуда!»

Вредный голос совести, впрочем, не дремал и иезуитски напоминал, что написать-то можно было и раньше… Однако, сражаться с совестью Закатову было не впервой: он отмахивался тем, что не может человек предусмотреть всё, а Александрин в её положении нельзя волноваться… В общем, Закатов и совесть говорили друг другу ещё много чего и мирились обычно вечером за бутылкой «ерофеича». Но против «ерофеича» страстно восставала Дунька, и всё чаще и чаще Закатов не находил заветного полуштофа в привычном месте за книжными полками. На его мрачные вопросы, куда девается барское имущество, Дунька только воздевала в потолок невинные очи и валила всё на домового. В домового Закатов верить отказывался и однажды, в очередной раз не обнаружив за книгами полуштофа, попросту принялся самодурски орать.

Дунька выслушала своего барина молча и с невероятным презрением. Не дождавшись окончания почти гомеровской филиппики «Что за проклятье – в собственном доме собственной вещи найти невозможно?!», – вышла в сени, приволокла в охапке шесть полуштофов и аккуратно выстроила их в ряд на столе перед опешившим Никитой.