Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

Дочитав письмо до конца, Никита подошёл к окну – и более часа стоял не двигаясь, бездумно глядя на голубой снег под окнами, на синиц, скакавших по голым ветвям старой липы, на заваленную снегом клумбу, где летом цвели георгины… Понемногу начинало смеркаться. Двор потускнел, потемнел и словно вспомнил, что до весны ещё долго. Закатов всё стоял у окна.

В кабинет вошла Дунька.

– Никита Владимирыч, пошто обедать не стали? У Прохоровны нашей вечером именины правятся, так дозвольте ей с ужином-то не возиться… Никита Владимирыч! Нешто вести худые пришли?!

– Всё замечательно, Дунька, – сказал он, не оборачиваясь. – Где мой «ерофеич»?

– Никита Владимирыч! – горестно всплеснула руками экономка. – Обещались ведь!

– Оставь меня хотя бы нынче в покое. Принеси всё, что нужно, – и марш к Прохоровне на именины!

Он не обернулся, не повысил голоса. Но через пять минут на столе уже стоял знакомый полуштоф, стакан и тарелка с солёными рыжиками. Дунька же исчезла, как её любимый домовой: тихо и мгновенно.

Поздним вечером Александрин сидела в своей комнате, привычно ожидая, когда Парашка просунет в дверь голову и весело позовёт: «Пожалуйте, Александра Михайловна, к барину книжку читать!» Но время шло, а горничная всё не показывалась. Александрин была уже всерьёз озадачена, когда вдруг вспомнила, что ещё днём Парашка отпросилась у неё на весь вечер «на именины к Прохоровне».

«Так, вероятно, Никита Владимирович давно ждёт меня! Боже, как я забывчива стала… Надо скорей идти, уже непозволительно поздно!» – Александрин торопливо просунула ноги в комнатные туфли, накинула платок и пошла к дверям.

Войдя в гостиную, она растерянно остановилась на пороге: в комнате никого не было. Не горели даже свечи, и гаснущие в печке угли мрачно, красно поблёскивали сквозь вырезную дверцу. Стенные часы между печью и книжным шкафом показывали одиннадцать. Из девичьей доносился приглушённый смех, песни, балалаечный наигрыш. Александрин недоумённо пожала плечами и готова была уже уйти к себе – но внимание её привлёк слабый свет из-под двери кабинета. Поколебавшись, она подошла, слегка постучала:

– Никита Владимирович! Вы позволите?

Ответа не последовало. Александрин постучала снова.

– Ну кого там несёт? – мрачно вопросили из-за двери. – Дунька, ты? Входи…

Решившись, Александрин потянула на себя дверь.

В кабинете хозяина дома ей пришлось побывать лишь осенью, в день её приезда в Болотеево. Эта комната ещё тогда напомнила Александрин кабинет княгини Веры: строгостью, почти бедностью обстановки, забитыми доверху книжными полками и литографическим портретом Пушкина на стене. Только стол здесь был простым, струганым из досок, а у Веры Тоневицкой стоял роскошный, ореховый, с витыми ножками, крытый зелёным сукном – наследство от покойного супруга. «Mon deaux, что за чушь у меня в голове?» – одёрнула она сама себя.

– Простите меня, Никита Владимирович. Я, конечно, не должна беспокоить вас в такой поздний час… Но я подумала, что вы ждёте меня… а Параша на именинах, и…

– Дьявол… Это вы меня простите, дитя моё. Я совершенно о вас забыл. Входите, однако… садитесь.

На столе горела всего одна свеча – вернее, не свеча, а огарок, совершенно оплывший и отчаянно мигающий. О том, где находится Закатов, Александрин могла лишь угадывать по застывшей у ножек старого кресла тени.

– Я забыл о нашей… вечерней традиции, – зачем-то повторил он. – К сожалению, нынче уж поздно. Придётся, вероятно, завтра. Тем более, что новые книги при… пришли.

Что-то в его голосе показалось Александрин странным. «Может быть, он уснул в кресле… А я разбудила?..»

– Надеюсь, плохих новостей для вас не было?

Она спросила из вежливости и вовсе не ждала ответа. Но бесформенная тень на полу вдруг решительно зашевелилась. Закатов поднялся на ноги. Тяжело покачнувшись, шагнул к столу. Не глядя на Александрин, снял пальцами нагар со свечи. Язычок огня заметался, выровнялся, залил жёлтым светом стол – и Александрин увидела опустевшую бутылку и опрокинутый стакан.

«Боже мой!» – похолодела она. Скрывая панику, поспешно отступила к дверям.

– С вашего позволения, Никита Владимирович, я пойду спать.

– Вы испугались? – медленно спросил он, возвращаясь в своё кресло. – Не бойтесь… я не такая всё же скотина, чтобы вас оскорбить. А новости да, недурные. Ваша сводная сестра вышла замуж.

– Аннет?! – Александрин сразу же забыла о своём испуге. – Как славно! Я уверена, что она сделала блестящую партию! Кто же этот счастливец? О, не говорите, я знаю: это князь Гагарин! Тот, у которого дом возле Пречистенки! Хотя… может быть, и Млечин, он за ней ухаживал три года, каждый сезон в Москве! Да, Аннет прочили ещё и за графа Гронского, но там нужно было креститься в католичество, а она… Так за кого же княгиня её выдала, наконец?!

– За некоего Андрея Сметова.

Это имя ничего не говорило Александрин.

– Я, верно, с ним не знакома. Странно… Откуда он взялся?

– Пензенский дворянин, кажется. Впрочем, это уже не имеет значения, поскольку дворянства господин Сметов лишён.

– Ка-а-ак?..

– Политический осуждённый, Александрин. Вот так-то. И Анна Тоневицкая… теперь уж Сметова… уже катит за ним в Тобольск.

Взявшись пальцами за виски, Александрин опустилась на диван.

– Но… но это немыслимо! Невозможно! Вы разыгрываете меня, да? Княгиня никогда бы не допустила такого… Никита Владимирович?!.

Из тёмного кресла донеслись странные звуки: Закатов смеялся. И этот смех напугал Александрин куда более, чем пустой полуштоф на столе.

– Вот-вот, дитя моё… Именно это и говорили Вере все доброжелательные соседи… Как могла да как позволила… Уж вы-то лучше всех должны знать, что делают юные девицы, ежели им чего-то не позволить!

– Но ведь именно мой случай, – горестно прошептала Александрин. – Именно мой случай должен был научить княгиню, что нужно как можно строже… решительнее…

– Александри-ин! Ну подумайте вы сами, что бы случилось, запри она вас тогда в четырёх стенах! Да вы бы попросту удавились на собственных чулках!

Она вздрогнула, ясно поняв, что именно так бы и поступила.

– Ну вот… сами же видите. Так что, право, не знаю, хороши ли вести… Вера совсем извелась. С детьми, Александрин, всегда так, учитесь… Постоянно трясёшься, что что-то делаешь не так, – да ещё благожелатели масла подливают! И мужчину-то этим можно с ума свести, а что делать женщине? Без защиты, без покровителя… Всю жизнь – одна, всю жизнь – сама… Вокруг одни трусы, одни только проклятые трусы! Чёрт, сколько можно ей мучиться? И когда, проклятье, всё это кончится, и чем?! Как он мог, этот мер-рзавец, связать её своим выводком и отрезать ей жизнь под корень?! И ведь даже не вынешь из могилы и на дуэль не вызовешь, сукина сына…