Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Эй, Акинфич! У меня, кажись, есть! Глянь… – и умолк на полуслове.

Прямо в лицо ему смотрело железное дуло. Дед Трофим стоял в трёх шагах, наставив на Ефима ружьё. Он был без шапки, и ветер шевелил его седые волосы. Светлые глаза смотрели серьёзно и сосредоточенно, лохматые брови были чуть сведены. Дед словно метил в опасного зверя: умело, без злости, без напряжения. И Ефим чётко и ясно понял: всё. Страшно похолодело в животе.

– Что ж ты делаешь-то, гад? – хрипло спросил он.

– Прости, парень, – спокойно ответил старик. – Надобно так.

И вдруг из-за камней стремительно поднялась огромная тень. Страшный удар отбросил старика в сторону. Ружьё вылетело у него из рук, гремя, проехалось по камням. Дед выругался, потянулся было за оружием – но второй удар опрокинул его на спину.

Ефим хотел подняться – и не мог. Ноги словно отнялись, и он беспомощно смотрел на то, как Антип наступает ногой на ружьё, поднимает его, не глядя отбрасывает в сторону, разворачивается к старику и что-то говорит.

– Антипка… – одними губами позвал Ефим, чувствуя, как сжимается от смертного ужаса сердце. Вот сейчас брат развернётся и уйдёт в тайгу… Вот сейчас растворится мороком, растает туманом… Что делать тогда?.. – Антипка… Как же так?.. Ты… как же ты?!. Постой… братка… Как же?

Он не слышал собственных слов – но Антип услышал. И всё равно сначала ловко и быстро связал старика его собственным поясом и осторожно привалил к большому камню. И только после этого шагнул к брату.

– Ну что – портки-то сухие? – услышал Ефим голос – знакомый, спокойный, чуть насмешливый. – Эко, Ефимка, – белый весь… Я это, я, не крестись.

Ефим и не собирался. Да если и собрался бы – рука, словно налитая чугуном, не могла подняться. Он просто сидел, неловко подвернув под себя ногу, и смотрел на брата. Затем, колоссальным усилием заставив себя вдохнуть сырой воздух, сразу же закашлялся. Антип привычно хлопнул его по спине, сел рядом, обнял за плечи, чуть встряхнул:

– Да что с тобой, Ефимка? Я это! Живой! Опамятуйся уже! Бабы-то, дети как?

И тут Ефим, наконец, понял, что брат – настоящий, что не морок поднялся из проклятой речки. И, с трудом выжимая из себя слова, ответил:

– Живы все, – и больше говорить не смог. Потому что ком, переклинивший горло, вдруг провалился, – и Ефим, чувствуя, как бежит по лицу что-то горячее и мокрое, тихо взвыл сквозь зубы:

– Анти-и-ипка, анафема-а-а…

Антип облапил его в ответ. Шумела река, крутилась и гоняла камни вода на пороге, разбивались с грохотом волны о проклятую Алтан-гору – а они всё сидели и сидели, обнявшись до хруста в костях. А потом из-за каменной гряды одна за другой поднялись шесть островерхих мохнатых шапок – и буряты осторожной стайкой вышли на берег. Ефим дёрнулся было вскочить – Антип остановил его:

– Не рвись. Это мои. Зимовал у них. Нешто Гамбо нашего не признаёшь?

Ефим неловко вытер лицо рукавом. Сглотнул. Севшим голосом, запинаясь, спросил:

– Это как же?.. Антипка?.. – и вдруг, ударив кулаком по камням, заорал на весь берег, – Выбрался-то ты как, чёртов сын?! Тебя ж в дыру смыло! Вон в ту самую! Прямо на моих глазах под землю унесло! Я целую ночь над ней просидел, думал – вылезешь! Чуть не сдох через него, а он!.. Л-лихо одноглазое!

Только сейчас он заметил, что вместо левого глаза у брата – яма, прикрытая морщинистым веком. Через бровь, ниже к углу рта тянулся глубокий, рваный шрам.

– Не ори, – велел Антип, – Сами-то как зимовали?

– Вот… его молитвами, – с ненавистью мотнул Ефим головой на деда Трофима. И вдруг одним стремительным прыжком вскочил на ноги, – Погоди-ка… Сброшу я его в реку, да и с концами!

– Напрасно ты это, парень, – спокойно отозвался дед. Он, казалось, полностью пришёл в себя и смотрел на братьев без удивления, без досады. – Пораскинь мозгами-то. Бабы-то твои, поди, уже у нас. А где я живу – про то ты не ведаешь.

– Ах ты!.. – метнулся к нему Ефим… и рука брата привычно, жёстко удержала его.

– Да стой ты, дурья башка… Знаю я, дед, где ты обитаешь. Вон, буряты знают. Они мне про тебя и рассказали. И что брат с бабами в твоём балагане зимует. Видали они там и Ефимку, и Устинью. Я насилу весны дождался, как снег сошёл – сразу тронулся искать. А буряты проводить вызвались. Они мне и покажут, где подворье твоё.

– Ну и что? – безмятежно возразил дед Трофим. – Вас-то, братовья, двое – а сынов у меня шестеро. Да все могутные, да у каждого ружьё. Сподручней будет вам меня живого им предъявить – да в обмен баб ваших попросить.

– Ах, сукин ты сын! – вырвался, наконец, из рук брата Ефим – и огромный его кулак рассёк воздух. Антип едва успел схватить брата, и удар пришёлся скользом. Но дед Трофим всё равно повалился навзничь, хрипло выругался – и половина его лица залилась кровью.

– Ефим, хватит! – не шутя рявкнул Антип. – Хватит, говорю, обалдуй! Греха на душу нам не хватало!

– И плевать! И возьму! Велик грех! – бешено выдирался Ефим. – Ты видал, как он в меня целил?! Ты видал, как… Устьку, значит, мою они забрали? Васёнку?! Брюхатую?! Детей?! Да нешто это люди?! Да я его сейчас на месте положу… в реку сброшу… а подворье их спалю к едреням вместе со всеми… со всеми… да пусти ж ты меня, нечистая сила!!! Оживел на мою погибель!

– Не пущу, дурак, – Антип тяжело пыхтел, едва удерживая брата в охапке. На лбу его вздулись сизые жилы. Сбившиеся поодаль в кучку буряты с испугом и уважением наблюдали за этой схваткой. Дед Трофим молча, с неподвижным лицом ждал окончания битвы.

Наконец, Ефим понял, что ему не вырваться.

– Ну всё, всё… Пусти, Антипка. Пусти, говорю, не буду боле!

Осторожно ослабив хватку, Антип сказал деду:

– Ну? Понимай, дедка, что от тебя осталось бы!

– Да уж вижу, – без особого испуга отозвался старик.

– Дед, ты хоть скажи – за что? – хрипло спросил Ефим. – Что я тебе худого сделал? Может, слова не сдержал? Может, не на то место вывел?

– У меня к тебе счётов нет, – ровно сказал старик, поглядывая на парня сквозь упавшие на лоб, слипшиеся от крови волосы. – Но и ты пойми, Ефим. Место золотое ты знаешь. Рано или поздно пришёл бы назад к нему. И не спорь – пришёл бы! Все приходят… И других бы привёл. А мне в моём лесу чужих людей не надобно! Ни приисков, ни дач, ни контор, ни каторги! Я с охоты тут тридцать лет живу – и далее жить буду. И сыны мои, и внуки. Сам суди – как по-другому-то с тобой можно было?

Ефим молча смотрел на него. В его глазах остывала ярость, сменяясь странным, недоверчивым испугом.

– Антипка… – севшим голосом спросил он брата. – Как на твой взгляд – в уме старик-то? Аль я всю зиму с полоумным толковал?

Антип только пожал плечами. Помолчав, сказал:

– Завтра с утра назад тронемся.

– Сейчас пойду! – снова вскинулся Ефим. – Может, там эти выблядки уже мою Устьку лапают!