Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Не беспокойся, Устинья Даниловна, харч у меня с собой, – прервал её хлопоты старик, вскидывая на плечо ружьё. – Много не потребуется. Послезавтра уж к вечеру, думаю, и воротимся.

Провожать мужа Устинья не пошла, но, когда Ефим уже выходил из балагана вслед за стариком, торопливо шепнула вслед:

– Сторожись, ради Христа…

В лес Ефим вступил с тревожным сердцем. Ему не давал покоя прощальный взгляд Устиньи: острый, тоскливый.

«А что делать – не возвращаться же взад… – думал он, пробираясь вслед за уверенно топающим дедом Трофимом под мокрыми еловыми ветвями. – Слово дал – возврата нет. Да и куда мы без бумаг-то да без харча? Устькина чуйка, конечно, дорогого стоит, да ведь не всегда же и она угадывает! Нет, надо идти. Указать место – да и с богом! В самом худом-то разе – нешто старый хрыч со мной сладит? Завалю и не вспотею!»

А утро уже шло по лесу, наступая розовым сиянием, яркими полосами солнца между деревьями, радостным щебетом птиц, сверкающими каплями росы на хвое. Становилось всё светлее. Сумрачная тайга словно загоралась изнутри мягким зелёным светом, играла брызгами, манила отползающими в овраги, в сырые буреломы клочьями тумана. И, наконец, жарким и ясным шаром выметнулось в широкое небо солнце.

– Вот и солнышко встало, – одобрительно заметил дед Трофим и остановился. – Что ж это, парень, получается, – не ты меня ведёшь, а я тебя? Давай оглянись да вспоминай: как осенью шёл? Как баб своих вёл? Нешто вовсе пути не приметил?

Ефим нехотя огляделся по сторонам. Дороги он и впрямь не помнил. И полжизни бы отдал, чтобы забыть те проклятые дни, когда ломился сквозь стылую тайгу с Василисой на плечах, не замечая хлещущих по лицу веток, проваливаясь в ямы, оскальзываясь на сырых кочках. Забыть, как обжигали, сползая по скулам, колючие, бессильные слёзы… А в глазах всё стояла и стояла проклятая Алтан-гора, брызги воды, водовороты, в ушах гремела вода, трещал разлетающийся на куски плот, – и Антипа уносило от него прочь, навсегда, в ревущую чёрную дыру… Ефим вздохнул, помотал головой, отгоняя наваждение, и честно сказал:

– Дороги я, дед, не помню. А знаю одно: у Алтан-горы наш плот расколотило. Названье это нам бурят сказал. От того камня мы и шли.

– Да не врёшь ли? – дед Трофим сощурился, недобро посмотрел на него из-под нависших бровей. – Знаю я гору и место то знаю. Отродясь там золото не брали… Да и три дня идти незачем: одного достанет!

– К чему мне врать? Не веришь – пошли назад. Веришь – выводи к камню, на месте покажу. А три дня я с Устькой да с дитями шёл. Да с Васёнкой на горбе. Может, и петель наделали по лесу, не знаю. Не больно-то я тогда соображал.

– Ну, гляди, – почти с угрозой согласился старик и, нырнув под лапу развесистой ели, пошёл на север. Солнце пекло в правый бок, и Ефим, повспоминав, убедился, что так и должно быть.

Шли целый день, не разговаривая и не останавливаясь. Солнце не спеша плыло по небу, изредка проваливаясь в лохматые облака. Дед шагал неутомимо, как молодой, изредка поправляя на плече ружьё, ловко перелезал через поваленные деревья и перепрыгивал затопленные лунки в низинах. Дважды чуть не провалились в буреломную ловушку: овражек, заваленный лесным падом так, что вся яма оказывалась полна сухих, острых, стоящих, как решётки, сучьев. Начав перебираться через такую яму, легко можно было провалиться на самое дно и, скорее всего, насесть, как на отточенный кол, на острую лесину. Именно из такой ямины они с Антипом осенью вытащили бурята Гамбо. Ефим старался быть остоожным – и всё же в упор не видел ловушки под обычной кучей сухих ветвей, поросших лишайниками и молодым мхом. И только негромкий окрик старика заставлял его повернуть в сторону.

– Как вы до Урала доберётесь – побей бог, не пойму! – вздохнул дед Трофим, в очередной раз указав Ефиму на страшную чарусу, ловко маскирующуюся под невинное, заросшее весёлой травкой болотце. – Ведь опять в трясине увязнете! Аль в яму провалитесь, покалечитесь! Да с брюхатой бабой ещё!

– До вас же добрались, – напомнил сквозь зубы Ефим.

Дед Трофим только покачал головой. И через минуту резко остановился, махнув рукой вперёд:

– Вот она – река! Там и камень!

Ефим подошёл ближе. Лес впереди заметно редел, расступаясь невысокими пушистыми ёлочками, между которыми мелькал каменистый берег и бегущая, неспокойная река, в которой рябью отражались высокие кедры и розовый закатный свет. Когда они подошли ближе, Ефим начал узнавать место. Осмотревшись, уверенно указал:

– Туда – к горе-то! Берегом пройти можно! Вон мимо тех сосен проплывали мы!

Старик одобрительно кивнул, и ещё около полуверсты они шли по чистому берегу, изредка оскальзываясь на острых камнях. Река бурлила и шумела всё громче. В лицо летели брызги, грохотали на перекатах тяжёлые камни, которых волокло течением, как песчинки. И, наконец, за крутым поворотом разом открылись торчащие из быстрины острые, словно оскаленные зубы, скалы, а за ними – высокий чёрный камень, за которым река падала в непроглядную яму.

– Здесь, – глухо сказал Ефим, останавливаясь. – Здесь расколотились мы. А вон в ту нору брата унесло.

Обломки их плота ещё лежали на берегу: почерневшие, сырые. Глядя на них, Ефим тщетно пытался вспомнить: где он сидел, когда к нему подошла Устинья, что делали в это время остальные… Посмотрев на прибрежные камни, он пожал плечами:

– Кажись, вот здесь Петька мой ковырялся. Вон, на горушке, где галька помельче. Здесь, верно, и самородков набрал.

– Что ж, давай поглядим, – заявил дед Трофим и лёгкими шагами, словно не отмахал день пути по весеннему лесу, выбрался на каменистый холмик. – Как самородочек найдём – так я тебе и поверю.

– Вот что, старый, – надоел ты мне! – всерьёз обозлился Ефим, – Тебе надо – ты и ищи! А я своё дело сделал! Сам видишь, что не вру, – вон наш плот валяется! Здесь мы сидели, отсюда и в лес опосля ушли!

– Да ты не ярись, Ефим, – мирно заметил старик. – Давай лучше на пару поищем. Коли твой малец здесь за два часа семь самородков нашёл – нешто мы вдвоём один не сыщем до темноты? После этого и дело кончено будет. Поснедаем, переночуем – да назад.

Делать было нечего. Ругаясь про себя самыми страшными словами, Ефим опустился на колени и принялся искать. В глубине души он опасался, что ничего из этой затеи не выйдет: где это видано, чтобы самородковое золото валялось на земле, как просыпанный горох? Может, Петька тогда нашёл какую-нибудь ямку или расковырял палкой место?.. И в самом деле, все камни, которые попадались Ефиму под руки, были серыми или коричневыми, влажными от брызг. Самыми обыкновенными.

Самородок попался случайно: подняв горсть мелких камешков, Ефим вдруг почувствовал странную тяжесть в руке. Он просеял всю пригоршню сквозь пальцы – и в ладони остался желтоватый, весь в щербинках, катышек. Ефим потрясённо рассматривал его. Затем сжал ладонь, обернулся: