Борис Тумасов - Власть полынная

— С Богом!

Одна за другой выпалили пушки, выплюнули ядра. Обволокло всё вокруг пороховым дымом, а когда развеялось, увидели ратники, как взрыхлили землю на том берегу ядра, вздыбились ордынские кони и татары стали отъезжать от берега.

Торжествующе закричали ратники:

— Что, аль не по нраву?

— Айда на наш берег!

Князь Андрей Меньшой сказал боярину Тютчеву:

— Пусть лучники поберегут стрелы, не то колчаны быстро опустеют!

Ополченец Мирон голос подал:

— Рак клешнёй пугает, пока в кипятке не окажется. А конные ордынцы от берега не отъехали, русских ратников продолжали задирать:

— Эгей, урусы, долг везите! Им ответно:

— Приходите, берите! Наши пушкари вам вернули!

— В рабство угоним!

— Ещё одолейте! Улусники немытые! Иван Молодой сказал Холмскому:

— Надобно караулы усилить. Ненароком татары в потёмках через Угру переправятся.

— Навряд ли, берег обрывистый, — ответил князь Даниил. — Однако татарин хитрый, чего-нибудь примозгует.

Увидев, что Ахмат уезжает, молодой великий князь промолвил:

— Не грех полки и ратников кормить, время к обеду подбирается.

Весь август и часть сентября стояли рати в бездействии. Ни татары Угру не переходят, ни русские. Тем и другим уже и задирать друг друга надоело. Лишь иногда пушкари залп дадут, если татары близко к берегу Угры подступят, либо лучники примутся стрелы пускать, а так всё больше тишина среди ордынцев и русского воинства.

Выставив надёжные заслоны, ополченцы только и знают, что едят и спят.

Мирон зло подшучивал:

— Во сне и рать окончим!

К вечеру, едва спадала жара, государь с Холмским объезжали ратное поле. У берега придержали коней. С высоты седла видели, степь загоралась огнями. Там недосягаемые глазу кибитки и вежи, бесчисленные табуны. А чуть ближе тумены. Сколько же ордынцев привёл Ахмат, двести, триста тысяч? А может, и того больше? Что будет, если они ворвутся на Русь?

Эта мысль засела в голове Ивана Третьего. Иногда он думал, не лучше ли было по-мирному урядиться. Эвон, Ахмат сызнова ярлык прислал, дань требует и отправки к нему если не сына, то кого-нибудь из братьев или хотя бы боярина Холмского…

Тронули коней. Холмский поехал чуть поодаль. Не обронив ни слова, у великокняжеского шатра сошли с коней. Уже откинув полог, Иван Третий бросил:

— Скажи великому князю молодому, жду его.

В шатре горела свеча, жужжала последняя муха. Государь сел на широкую лавку, потёр лоб. Мысль точит, как быть? У кого совета спросить?

Иван Молодой явился вскоре, в шатёр вошёл, сел с отцом рядом.

— Ахмат желает миром разойтись. Ярлык шлёт, дань требует.

— Аль от сражения ты отказался, отец? Не данница Русь, на мир с Ахматом не пойдём!

— Но ты, сын, видишь, какую силу привёл на нас хан?

— И мы готовы с ним сразиться! Нет, не хотим и не будем выход давать!

— Я в Москву отъеду, совет на Думе держать. На тебя, Иван, рать оставлю.

От Ивана Третьего молодой князь отправился к князю Андрею. Тот к столу садился. Позвал молодого великого князя.

Ели молча, запили квасом, после чего Иван сказал:

— Только что от государя. В Москву намерился. Мысль у него — с Ахматом мириться.

Андрей усмехнулся:

— Догадывался, зачем позвал. Мрачный все эти дни государь. Однако я с ним не согласен. А как ты, Иван?

У молодого великого князя зло блеснули глаза:

— Если государь вздумает мир с Ахматом заключить, я против воли отца пойду. Не бывать мира с Ордой!

Князь Андрей приобнял Ивана:

— В таком разе стоять будем до конца. Верю, иные воеводы с нами согласны… Спасибо тебе, великий князь Иван, ратников не покинем, заодно держаться будем и гнева государева не страшиться.

В тишине дворцовых покоев Ивану Третьему совсем тяжко. В Москве надеялся успокоение найти, ан нет. Велел позвать князя Холмского.

— Воротись на Угру, Даниил, скажи молодому князю Ивану, чтобы срочно ехал в Москву. Будем сообща думать, как с ханом урядиться…

Весь оставшийся день и ночь Холмский провёл в седле. Устал, и сон морил. Когда в шатёр Ивана Молодого вошёл, едва не упал.

Князь открыл глаза — перед ним стоял воевода Холмский. У князя Ивана мысль одна: ведь Холмский с государем в Москву отъехал!

Спросил:

— Что стряслось, князь Даниил?

— Княже Иван, государь велит тебе в Москву ворочаться.

Иван недоумённо поднял брови:

— Зачем, князь?

— Воля государя.

— Аль государь запамятовал, что я не токмо молодой великий князь, но ещё и воевода? А рать моя в челе встала. И никуда отсюда я не отъеду. Таков мой ответ государю. Это же тебе, Даниил, и князь Андрей скажет, и иные воеводы, какие татарам дорогу заступили. Уйдём мы, орда того и ждёт, разорит Русь!

— Ох, княже, во гневе государь, как бы всё лихом не обернулось.

— Мне, князь Даниил, ответ держать. И ещё скажи: ноне Русь не та, что в прежние года. Не данница она…

— Что же, князь, твоя правда. Коли бы мне решать, я бы с тобой и князем Андреем был…

Затихли к ночи княжьи хоромы. Гулко. Заскрипят ли половицы под ногой либо застрекочет сверчок за печкой — по всему дворцу слышится.

Накинув на плечи кафтан, Иван Васильевич, великий князь и государь, намерился было на половину жены направиться, да вспомнил, что Софью с боярынями в Белоозеро отправил.

Встал у окна. Темень во дворе, и только слышно, как перекликаются дозорные. Обо всём передумал государь. Упрям сын Иван, через Холмского прислал дерзкий ответ. Холмский не утаил, передал, как было сказано. В первые минуты Иван Третий хотел послать на Угру караул из дворян, в железах доставить Ивана, а чуть погодя решил: осудят бояре его, великого князя Ивана Васильевича. Ведь молодой князь против Ахмата поднялся и на мир с Ордой не согласен. И ежели он, Иван Третий, сына в клеть заточит, то все станут его осуждать.

Хоть гневен был государь на молодого великого князя за самоуправство, однако решил во всём положиться на волю Думы: он её на утро созвал…

На Думе Иван Третий нервничал, срывался на окрики. Особенно когда архиепископ Вассиан попрекнул его:

— Ты, великий князь, за веру русскую, православную в ответе, за Русь. И как мог ты воинство покинуть, дорогу неверным открыть?

Вскипел государь, брови насупил:

— Облыжник ты, Вассиан, не мира я искал с татарами, а полюбовного уговора. Сегодня казной нашей не поступимся, ордынцы землю нашу разорят, города наши!

Бояре вразнобой загорланили, принялись винить Ивана Третьего, что в Москве убежище ищет. А когда выкричались, сидели нахохлившись. Иван Третий заговорил сурово:

— Я вам, бояре, и тебе, владыка, не токмо великий князь, но и государь Московской Руси, хозяин её и за неё в ответе! А коли кто того не уразумеет, не миловать буду, а карать. Слышите, вы?