Борис Тумасов - Власть полынная

Так длилось уже второй месяц после приезда московского посла в Крым.

Наконец хан принял его. Князя ввели в тихий полумрачный дворец. В зале, где восседал Менгли-Гирей, никого не было. Только в стороне сидел тощий маленький турок тоже в зелёной чалме. Михаил Васильевич догадался — это советник султана при крымском хане.

Он молчал и, казалось, не слушал, о чём говорит русский посол. Менгли-Гирей изрекал, а турок кивал, соглашаясь. Хан ничего не обещал. Но князь был уверен: едва он покинет дворец, как хан прислушается к совету турка и поступит так, как скажет советник султана…

Прошёл ещё долгий месяц. Спала жара, и московский посол намерился отъехать домой, но ханского ответа он так и не услышал.

Но в один из дней начали стягиваться к Перекопу конные татары. Они стекались к хвостатым бунчукам под звуки рожков и гортанные, визгливые выкрики тысячников.

Крымская орда собиралась в военный поход.

В тот день, когда московский посол покинул ханский дворец, Менгли-Гирей, обложившись подушками, ещё долго сидел молча. Безмолвствовал и визирь, советник султана.

Перед ханом стояло блюдо с бешбармаком, жареная баранина, обжигающие губы румяные чебуреки и нарезанный ломтями холодный овечий сыр.

Ни хан, ни советник султана к еде не притрагивались. Слышно было, как в тишине журчит вода фонтана да набежавший ветерок играет листьями в саду.

Но вот хан спросил:

— Достойный визирь, ты слышал, о чём говорил этот московский гяур?

Советник султана кивнул.

— Скажи, мудрый визирь, какой мне дать ответ московскому великому князю? Московиты шлют мне дары, их послы ждут у моего порога моего слова.

Визирь огладил бороду, заговорил чуть хрипло:

— О Аллах! Велик ты, хан Менгли-Гирей, и безгранична твоя сила. Твоя орда подобна урагану, сметающему всё на своём пути. Уж не потому ли падают ниц перед тобой московиты и литвины? В твоём славном Бахчисарае, великий хан, достаточно места для тех послов, и да пусть они выжидают твоей милости. И пусть гяуры надеются, надежда — утешение слабых. Ты же веди орду в Литву, но настанет тот день, когда копыта коней твоих воинов застучат и по Московской земле. И тогда двумя рукавами неиссякаемой реки польются в твоё могучее ханство золото и невольники. Зачем тебе, великий хан, закрывать один из твоих рукавов?

Улыбка мелькнула на тонких устах Менгли-Гирея.

— О мудрый визирь, ты прочитал мои мысли. Могучий султан, чья милость ко мне безгранична, оторвал от сердца своего такую жемчужину, как ты, советник. Аллах да продлит годы нашего султана.

— Аллах!

Визирь, склонив голову, приложил руки к груди.

День был на исходе, и молодой великий князь Иван уже изготовился ко сну. Уныло ему. Накануне Саньку повстречал, тот жизнью похвастался, Санькой-сыном, Настёной…

А о чём он, Иван, поведает? Намедни, после приезда посла из Речи Посполитой, Иван Третий и слушать пана Глинского не стал, а на требования Казимира отдать Литве Новгород и Великие Луки со смехом заметил:

— Надежды бесплодные. Войны ищет Казимир — так мы к ней готовы…

На ум молодому князю Глафира явилась, и горько ему стало. С той поры, как в монастыре её повидал, больше не встречал…

Бесшумно открылась дверь, вошёл отец, Иван Третий, в лёгком опашне и мягких цветных сапогах, присел на лавку и, пригладив волосы, сказал довольно:

— Казимир войны с Москвой искал, походом на Новгород готовился, а Менгли-Гирей ему всю обедню испортил.

И, не став дожидаться вопросов, поведал:

— От Путивля и Рыльска, от рубежей наших южных гонцы с радостной вестью прибыли: крымцы войной на Литву и Польшу бросились.

Не успел Казимир объявить посполито рушение, ещё не заорали паны вельможные и буйная шляхта «патрия и гонор», что означало «честь и отчизна», как с визгом и воем ворвались в польско-литовское государство крымские татары, вихрем понеслись по землям Речи Посполитой. И заполыхали её городки и сёла, погнали первых пленных, и заскрипели гружёные арбы…

— Кара Божья, испытующий жест Господний, — говорил Иван Третий, — отвёл от нас угрозу Казимира… Об одном жалею: под удары крымских сабель попали те русские, каких Речь Посполитая отняла у Руси, пользуясь её удельной слабостью. Вон сколько княжеств наших под властью Литвы и Польши: князья Вяземские, Одоевские, Вишневецкие, Глинские, да им и счёта нет… Сказывали гонцы, татары Киев захватили, гетмана Хоткевича в Крым увезли… Теперь на два-три лета Казимир о войне с Москвой и мыслить позабудет.

Иван Третий довольно потёр руки.

— Я, сыне, о чём ещё думал. Заручились мы на сегодня помощью Менгли-Гирея, а у нас кроме татар крымских ещё есть добрый союзник Стефан, господарь великой Молдавии. Жена его Евдокия, киевская княгиня, в родстве с нами, Рюриковичами. Европа знать должна, Стефан друг нашему другу, а недругу — недруг… Великая Молдова что нож булатный в подбрюшье Литвы и Польши. Тронь нас Казимир — и Стефан ударит ответно…

Иван Третий долго и испытующе смотрел на сына.

— А что, Иван, приглядываюсь я к тебе, годы твои позволяют мне говорить с тобой. Друг твой Санька семьёй обзавёлся, не пора ли и тебе о том поразмыслить? Ведь плодоносящее дерево в сухости расти не может.

Князь Иван Молодой внимательно смотрел на отца, а Иван Третий ждал, что скажет сын.

— Не думал я о том, отец, да и невесты, кажется, нет такой.

— Отчего же? Мы вот о господаре великой Молдавии речь вели. А у Стефана дочь Елена. Чем не невеста, Иван? Красива и богата. И рода Елена знатного. Суди сам. Её дед Александр заслужил от Константинопольского императора Иоанна Палеолога титул самодержца и корону. А Стефан — сын Александра… Поразмысли, Иван, не заслать ли нам сватов к Елене? Да и Стефан такому родству рад будет.

День воскресный. Отслужив обедню, митрополит Геронтий вышел на паперть собора. Нищие и юродивые подлезли под благословение. Осенил одним крестом всех и, постукивая посохом по булыжникам, направился в княжеские хоромы. По пути останавливался, смотрел на зелёные кустарники, трогал листья, качал головой, причмокивал от удовольствия, и на его высохшем лице была печать благодушия и умиротворения.

У высокого княжеского крыльца два караульных воина осторожно взяли митрополита под руки, помогли подняться по крутым ступеням. А когда Геронтий скрылся в хоромах, один из воинов сказал товарищу:

— Велик сан митрополичий, ан не хотел бы я иметь его.

Второй возразил:

— Отчего? Почёт какой!

— Чести много, да ни семьи, ни детей.

— Этакому старцу к чему жена?

— Не всегда он древним был. Верно, и молодость знал…

Иван Молодой встретил митрополита у дверей своей палаты и провёл его к креслу.

Геронтий сидел молча, ждал и князь, о чём митрополит разговор поведёт. Но вот Геронтий бороду седую пригладил, из-под кустистых бровей поглядел на князя.