Борис Тумасов - Власть полынная

Лошадёнка не то что ленивая, а так себе, к быстрому бегу непривычная. Подхлестнёт её монах, пробежит она десяток-другой метров и снова плетётся, а отец Сергий о превратностях своей судьбы думает.

Много-много лет назад принял он постриг на Валааме и там же, в монастыре, провёл все годы. Уважала его братия монастырская, игуменом избрали. И вот надо же, теперь назвали его архиепископом и в Новгород владыкой отправляют.

С опаской едет Сергий: великий сан и велик город. Пугает Сергия люд новгородский своевольный, боярство коварное.

Трясётся в телеге архиепископ. Устанут ноги, вытянется на сене, а оно лугом пахнет, цветами сухими.

Там, на Валааме, Сергий с монахами каждый год на сенокосе лето проводил. И коню накашивали, и козам.

Не может забыть Сергий обитель свою, Валаам, остров родной. Будто пуповиной сросся он с ним, и вот оторвали… И видятся Сергию кельи бревенчатые, церковка, трапезная. За длинным столом монахи рассядутся, трапезуют, прежде чем на работы отправиться: кто дрова рубить, кто воду на кухню таскать, кто на скотный двор. А самая важная — хлебы печь. На Валааме в монастыре они отменные, высокие и духмяные, на всю трапезную разносятся их запахи…

А ещё на острове озёра, рыбой обильные. Рыба — кормление монахов.

Служба церковная не покидает Сергия, священник у них отец Виктор, и церковный хор небольшой, но монахи подобрались голосистые…

Днями трясётся владыка Сергий в повозке, а ночь наступит, приют сыскивает в чьей-либо крестьянской избе. В ней и покормят, и спать уложат…

Чем ближе подъезжал Сергий к Новгороду, тем тревожнее становилось у него на душе.

В избу посадника, что в Детинце, куда прежде собирались люди именитые, сегодня сходились с опаской. Первым пришёл боярин Богдан Есипов, гордящийся внуками, за ним с оглядкой прокрался великий молчальник Лука Фёдоров, у которого слово на вес золота, прошагал, выпятив живот, Офанас Остафьевич, похвалявшийся наследством, вбежал взъерошенный, что воробей после драки, Феофил Захарьин, завертел головой, зачирикал:

— Почто же нет святителя? Не получив ответа, успокоился.

Степенно, будто делая одолжение, в избу вступил Иван Лукинич. На бояр посмотрел несколько удивлённо, будто спрашивая, зачем собрались?

Наконец появился владычный казначей и секретарь Пимен в полном облачении, будто службу в соборе правил, в рясе шёлковой, в клобуке. На образ, что в углу посадской избы, перекрестился, пророкотал:

— Из Москвы прислали архиепископа Сергия. Бояре к Пимену головы повернули.

Пимен поморщился:

— Так себе, с виду никудышный, без осанки. Из Москвы, видать, негожего вытолкнули, сказывают, игумен валаамский.

— Князей московских человек, — заметил Богдан Есипов. — Око государя Ивана.

Офанас Остафьевич вставил:

— Аль мы тут своего не могли избрать?

— Митрополит Геронтий расстарался, — сказал Иван Лукинич.

Пимен бровью повёл:

— Однако что клещ настырный этот архиепископ, едва на порог, руку к казне протянул. Сказывает: «Хочу ознакомиться, чем сума богата».

Феофил взлохмаченной головой встряхнул:

— А велика ли казна?

— Откуда ей быть, — горько изрёк Пимен. — Её великий князь Иван изрядно пощипал.

— Ох-ох, беды неисчислимые принёс нам Иван, великий князь Московский, со своим сыночком Иваном, — вздохнул Офанас.

— Подобно ястребам налетели на птицу и щиплют, — снова подал голос Богдан Есипов. — Стервятники, истые стервятники князья московские.

Вдруг открыл рот великий молчальник Лука Фёдоров:

— На шею нам сели.

И замолчал, словно сам испугался сказанного. Иван Лукинич кашлянул:

— Так что скажете, господа, люди именитые?

И осмотрелся, будто проверил, не слышит ли его кто из посторонних.

— А что тут говорить! — зашумели разом. — Надобно литовскому князю кланяться, подмоги просить!

— Письмо писать!

Пимен молчал, только головой покачивал, соглашаясь.

— Казимира уведомить, — промолвил Офанас. Иван Лукинич тихонечко, голоса своего пугаясь, спросил:

— Кого с письмом-то слать?

Бояре переглянулись. Наконец Богдан Есипов сказал:

— Есть у меня на примете верный человек.

— Вот и ладно, — заметил Иван Лукинич, — только надобно и других бояр поспрошать.

— А чего их пытать, — во второй раз открыл рот Лука Фёдоров и изрёк: — Все согласятся. — И на бояр поглядел.

Иван Лукинич покосился на Пимена:

— Ты-то как, святитель?

— Я, как и Лука, — пророкотал Пимен.

— В чём сомневаемся, бояре? — взвизгнул Феофил. — Москва нас в своё ярмо впрягла, скажет «цоб», и потянем.

— Мы уже и так тянем, — кивнул Иван Лукинич и встал, намереваясь выйти.

За ним и другие встали. Но Пимен остановил их:

— У меня, бояре именитые, мысль закралась: негоже нам мириться с новым архиепископом. Он нам московские порядки установит.

Иван Лукинич подумал: «Хитрый лис Пимен, на место владыки новгородского мостится». Однако спросил:

— Что предложить хочешь?

— Надобно люду новгородскому шепнуть, что за владыку нам Москва прислала, кому он служить будет? Не слуга ли он Великому Новгороду!..

Вот как не будет у Сергия прихода, тогда и помыслит он, оставаться ему в Новгороде либо на Валаам подаваться, в монахи. Не ко двору он нам, не ко двору…

Дождь начался задолго до Твери, а когда молодой великий князь в город въехал, косые струи били в кожаную крышу колымаги, брызгали в оконце.

Трудность предстоящего разговора Иван знал. Князь Михаил был своенравным, и молодой Иван боялся, что гнев дядьки не приведёт к добру.

Иван Третий одного добивался: полного подчинения Тверского княжества Московскому. Но с этим не смирится князь Михаил.

И молодой князь думает, как унять гнев дядьки.

Нет, не быть миру между Тверью и Москвой…

Лентой блеснула Волга. В такую дождливую погоду она была серой и холодной.

Ивану вспомнилось детство, когда они с матерью, великой княгиней Марией, приезжали в Тверь и он с дворовыми мальчишками бегал на Волгу купаться, а однажды, расхрабрившись, пообещал переплыть реку и едва не утонул. Рыбаки заметили, вытащили.

В тот день он ел у рыбаков на берегу уху из волжской красной рыбы. Уха была наваристая, сытная. Молодой княжич Иван хлебал её из деревянной миски, и казалось, нет ничего вкусней этой ухи…

Колымага покатила улицей с редкими домишками, избами огородников и ремесленников.

Где-то тут должна жить та белокурая девчонка, которая приглянулась маленькому княжичу Ивану в тот приезд с матерью в Тверь. Какая она ныне взрослая, поди, детьми обзавелась и о нём, Иване, даже не помнит!

Тверь, родина матери и деда, родина тверских князей, каким довелось и великими побывать, и головы положить в ханской Орде.