Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

Эта логика пришлась по душе инспектору Уэсли и его коллеге из Беркшира, особенно когда Торстон Холмс, отведя инспектора в сторонку, поведал ему, что, как ближайший друг Эдварда, он находится в курсе всех его дел и что ни в последнее время, ни ранее тот ничего не говорил о разрыве помолвки с мисс Браун и тем более о намерении жениться на натурщице, мисс Миллингтон.

– Я бы наверняка отговорил его и от того и от другого, заикнись он о чем-нибудь таком, – добавил Торстон. – Фанни была замечательной женщиной, настоящей леди и хорошо на него влияла. Не секрет, что Эдвард вечно витает в облаках, но ей всегда удавалось вернуть его с небес на землю.

– Убийство было совершено из вашего оружия, не так ли, мистер Холмс? – спросил его инспектор.

– К моему прискорбию, да. Но для меня это была всего лишь игрушка. Кстати, ее подарил мне мистер Рэдклифф. Я был потрясен не меньше других, узнав, что ружье было заряжено и выстрелило.

Дед Люси, едва услышав о пропаже «Синего Рэдклиффа», не замедлил явиться из своего поместья Бичворт и добавить к портрету Эдварда последний штрих.

– Еще в детстве, – заявил старик инспектору, – он был полон странных идей и диких фантазий. Я впадал в отчаяние, думая о том, в кого он превратится со временем. Вот почему я был поистине счастлив, когда он объявил о своей помолвке с мисс Браун. Мне показалось, что он наконец-то взялся за ум и ступил на верный путь. Он и мисс Браун должны были заключить брак, и любые намеки Эдварда на иное развитие событий означают, что он сошел с ума. Ничего удивительного для человека его темперамента на фоне таких трагических событий.

Мистер Браун и лорд Рэдклифф были правы, и Торстон судил здраво; у Эдварда был шок. Мало того что он любил и потерял свою невесту, мисс Браун, так еще и вынужден был признать свою вину за трагедию: не введи он в круг своих друзей эту Лили Миллингтон и ее пособников, ничего бы не было.

– И ведь нельзя сказать, что его не предупреждали, – заявил Торстон. – Как-то раз я пожаловался ему, что после каждого его визита с натурщицей в мою студию недосчитываюсь разных вещей. Но за все свои хлопоты я получил только синяк под глазом.

– А что у вас пропало, мистер Холмс?

– Ну, в общем-то, пустяки, в сравнении с тем, чего недосчитываются теперь. Я бы не стал затруднять вас этим. Тем более вы так заняты. Рад, что смог оказать вам посильную помощь в раскрытии этого прискорбного дела. Признаюсь, у меня кровь закипает при одной мысли о том, что моего лучшего друга провела парочка шарлатанов. Простить себе не могу, что сам не сложил два и два. Нам повезло, что мистер Браун пригласил вас сюда.

Последним гвоздем в крышку гроба надежд Эдварда стала новость, которую однажды утром привез из Лондона инспектор Уэсли: оказывается, пропавшую натурщицу звали вовсе не Лили Миллингтон.

– Мои люди предприняли расследование, подняли все свидетельства о рождениях, смертях и браках за последние годы и смогли обнаружить лишь одну Лили Миллингтон: так звали девочку, которую забили до смерти в ковент-гарденской пивной в 1851 году. Еще когда она была крохой, родной отец продал ее содержателям «детской фермы» и по совместительству воровского притона. Ничего удивительного, что она плохо кончила.

Это все решило. Даже Люси пришлось признать его правоту. Их всех обманули, обвели вокруг пальца. Лили Миллингтон была воровкой и лгуньей; даже имя у нее было краденым. А теперь бесчестная натурщица прячется в Америке, куда убежала с «Синим Рэдклиффом» и тем типом, который застрелил Фанни.

На этом расследование было закрыто, инспектор и констебль уехали из Берчвуда, пожав на прощание руку мистеру Брауну и лорду Рэдклиффу и пообещав связаться с коллегами по ту сторону океана, чтобы попытаться вернуть камень.

Не зная, чем развлечь себя в деревне – лето внезапно оборвалось, полили дожди, – члены Пурпурного братства вернулись в Берчвуд-Мэнор. Но Эдвард был уже не тот, что прежде, его отчаяние, тоска и гнев отравляли самый воздух в доме. Они с домом были как будто заодно: комнаты наполнились еле ощутимым, но тошнотворным душком. Не зная, как помочь брату, Люси старалась не попадаться ему на глаза. Но горе заразительно, и вскоре Люси обнаружила, что не может сосредоточиться, ничем не может себя занять. А еще ее охватывала непонятная тревога каждый раз, когда она перешагивала через ступеньку с тайником под ней, и она даже стала пользоваться другой лестницей, черной, в дальнем конце дома.

Наконец Эдвард не выдержал – собрал вещи и послал за экипажами. Через две недели после убийства Фанни все окна в доме занавесили, двери заперли, и два экипажа, увлекаемые сильными лошадьми, прогрохотали по подъездной дороге Берчвуд-Мэнор, направляясь к деревне и навсегда увозя художников и их скарб.

Люси, сидя на заднем сиденье второго из них, повернула голову и наблюдала, как дом все уменьшается и уменьшается, а затем и вовсе исчезает вдали. Вдруг ей показалось, что на окне в мансарде дрогнула штора. Но она тут же подумала, что это все сказки Эдварда, что его рассказ о Ночи Преследования воздействует на ее разум.

В Лондоне тоже все было по-другому. Эдвард почти сразу уехал на континент, не оставив адреса. Что стало с его последней картиной, которую он писал с Лили Миллингтон, Люси так и не узнала. После отъезда брата она разыскала ключ от студии, вошла туда, но не обнаружила никаких следов картины. А также ничего, связанного с Лили: сотни набросков и этюдов, глядевших раньше со стен, тоже исчезли. Эдвард как будто знал, что никогда больше не будет рисовать в студии в саду хэмпстедского дома.

Клэр тоже не задержалась в доме матери. Поняв, что от Торстона Холмса проку не будет, она вышла за первого же состоятельного джентльмена, сделавшего ей предложение, и, счастливая, укатила с ним в его огромный чопорный дом в деревне, который их бабка, леди Рэдклифф, разумеется, нашла восхитительным. Вскоре она родила, одного за другим, двух малышей, толстеньких, вертлявых карапузов с пухлыми щечками и вторыми подбородками – кровь с молоком, одним словом; а когда Люси приехала погостить пару лет спустя, туманно намекнула сестре, что не прочь завести третьего, да вот беда – супруг большую часть месяца проводит в отъезде, заезжая домой едва ли на неделю.

Вот почему к началу 1863 года, когда Люси исполнилось четырнадцать, они с матерью давно уже жили в Хэмпстеде вдвоем. Все произошло так быстро, что они не успели опомниться. Встречаясь в какой-нибудь комнате, они удивленно смотрели друг на друга, пока одна из них – обычно Люси – не придумывала благовидный предлог, чтобы уйти и избавить вторую от объяснений, почему разговор у них не клеится.