Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

– Платят?

– Чтобы ты могла оставаться дома, растить ребенка, быть матерью. Я могу… продавать обувь.

Она уже не помнила, что именно ответила ему тогда, зато помнила, как кувыркнулся набок термос и горячий чай ошпарил ей бедро, а потом она уже стояла на другом краю причала, дико размахивая руками и объясняя, что в ее намерения не входит сидеть дома с ребенком, что он не может ее к этому принудить, что лучше она будет брать ребенка с собой, если надо, и ничего, ребенок привыкнет, и они тоже справятся. Нечего и говорить, что Беатрис слышала от нее совсем иную версию.

Себя Джульетта слышала будто со стороны – ей казалось, что она говорит уверенно и четко, – как вдруг Алан потянулся к ней и сказал:

– Бога ради, Джульетта, сядь! – А когда она уже готова была послушаться и даже сделала к нему шаг, он добавил фатальное: – Надо быть осторожнее, в твоем положении.

Казалось, ей накинули на шею удавку и тянут, дышать становится нечем, и надо бежать – бежать во что бы то ни стало, бежать отсюда, от него, найти место, где ничто не будет стеснять ей дыхание.

Бурей она неслась по берегу, в направлении, противоположном тому, откуда они пришли, не обращая внимания на его отчаянные призывы, – летела к рощице на горизонте.

Джульетта не имела привычки плакать; в последний раз она плакала в шесть лет, когда умер отец и мать сказала ей, что из Лондона они переезжают в Шеффилд, где будут жить с бабушкой. Но сейчас, в пылу гнева и обиды на Алана за то, что он все понял так превратно – что он мог вообразить, будто она бросит свою работу и сядет дома с ребенком, пока он будет каждый день ходить и… что, продавать обувь? – мир вокруг нее завертелся, и ей показалось, будто она сама утрачивает телесность и расползается клочьями, похожими на струйки дыма.

В мгновение ока Джульетта достигла рощи и, подчиняясь властному желанию укрыться где-нибудь, спрятаться, нырнула между стволами. Там она обнаружила тропу из примятой травы – так бывает, когда кто-то регулярно ходит по одному и тому же месту, – которая вела прочь от реки. Она решила, что тропа круговая и скоро выведет ее к деревне с другой стороны, ближе к «Лебедю», но с ориентацией на местности у нее всегда было неважно. Под грохочущий аккомпанемент своих мыслей Джульетта заходила в рощу все глубже, а когда наконец снова оказалась на солнце, то обнаружила, что никакой деревни рядом нет. И мало того что она заблудилась, ее вдруг замутило так отчаянно, что пришлось ухватиться обеими руками за ствол ближайшего дерева, и ее тут же вытошнило…

– У-и-и-и-и!

Джульетта даже подпрыгнула, когда на нее налетел Рыж, раскинув руки крестом:

– Мам, я спитфайр, а ты – юнкерс!

Она инстинктивно подалась в сторону, чтобы избежать столкновения.

– Мама, – сердито сказал он. – Это непатриотично!

– Извини, Рыж, – начала было она, но поздно – он уже устремлялся прочь на бреющем полете.

Тут она заметила, что Беа ушла далеко вперед и почти поравнялась с той самой рощей.

Джульетта расстроилась: больше десяти лет этот причал был частью их семейной истории, и она так мечтала привести сюда дочь, чтобы та увидела его своими глазами. Нельзя сказать, чтобы она ждала от этого посещения чего-то конкретного – и уж конечно, не думала, что дочь впадет в экстаз при виде этого места, – но ведь какая-нибудь реакция должна быть?

– Тебе грустно, мамочка?

Рядом стоял малыш Тип, внимательными глазенками глядя на нее снизу вверх.

Джульетта улыбнулась:

– Когда в комнате ты? Ни за что на свете.

– Но мы же не в комнате.

– Точно. Ты прав. Какая я глупая.

Он вложил в ее большую ладонь свою маленькую ладошку, и они вместе пошли за остальными. Джульетта не переставала удивляться тому, как точно руки ее детей входили в ее ладонь, а еще – теплу, которое неизменно разливалось у нее внутри, стоило ребенку просто взять ее за руку.

На другом берегу ярко желтело под солнцем ячменное поле. Глядя на то, как свежо серебрится Темза, слушая пчел, деловито жужжащих в зарослях клевера, трудно было поверить, что где-то идет война. Хотя в деревне она, конечно, оставила свои знаки: с домов исчезли таблички с названиями улиц, стекла в окнах были крест-накрест проклеены полосками бумаги, а на телефонной будке Джульетта заметила плакат, напоминавший местным жителям о необходимости копать для победы. И они копали – закрыли дерном даже Белого Коня в Уффингтоне, чтобы тот не послужил ориентиром для вражеских самолетов. И все равно мирный пейзаж в плавной излучине реки мешал поверить в реальность войны.

Тип еле слышно вздохнул рядом, и ей вдруг подумалось, что он ведет себя даже тише обычного. Да и темные круги под его глазами, которые она заметила вчера, не прошли до конца.

– Ты хорошо спал, мышонок?

Он кивнул:

– В новой кровати всегда немного не по себе.

– Правда?

– Да, но только сначала.

Похоже, он принялся обдумывать ее слова.

– А тебе тоже не по себе, мамочка?

– Ну конечно. Я же большая, а большим всегда от чего-нибудь не по себе.

– Но только сначала?

– Да.

Услышав это, Тип вроде бы немного успокоился, и ей стало приятно, но и немного тревожно. Она и не предполагала, что ее комфорт имеет какое-то значение для малыша. Затем Джульетта посмотрела вслед двум старшим, которые отошли уже довольно далеко. Им уж точно не приходило в голову интересоваться, хорошо она спит по ночам или нет.

– Палочка Пуха! – Тип вытянул свою ладошку из ее руки и нагнулся за гладкой серебристой веточкой, почти невидимой среди травы.

– Ой, правда. Какая замечательная. Красивая, да?

– Совсем гладкая.

– Это, наверное, ива. А может, береза.

– Надо посмотреть, умеет ли она плавать.

– Только не подходи к воде слишком близко, – сказала она, взъерошив ему волосы.

– Хорошо. Не буду. Здесь же глубоко.

– Наверняка.

– Здесь утонула девочка.

Джульетта даже отпрянула:

– Нет, милый!

– Да, мамочка.

– Никто здесь не тонул.

– Утонула девочка. Она упала из лодки.

– Кто, какая девочка? Откуда ты узнал?

– Мне Берди сказала.

А потом он улыбнулся – серьезно, как все малыши, так что у нее даже зашлось сердце, – и с совершенно другим настроением, торжествующе потрясая своей находкой над головой, побежал к брату и сестре, которые уже дрались из-за таких же палочек.

Джульетта смотрела ему вслед.

Опомнившись, она поняла, что грызет заусенец на пальце.

Она не знала, чего больше бояться: того, что ее малыш вдруг заговорил о девочках-утопленницах, или того, что новость сообщила ему пернатая подружка.

– У него очень живое воображение, – услышала она голос внутреннего Алана.

– Он разговаривает с птицами, – шепнула она еле слышно.

Джульетта потерла сначала глаза, потом лоб, потом виски. В голове еще пульсировало после вчерашнего, и она с радостью отдала бы что угодно, лишь бы свернуться где-нибудь калачиком и поспать еще пару часов. А лучше дней.