Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Сержант, обычно спокойный, ухватил питомца за ворот, встряхнул с бешеной силой.

— Моя — бог ее знает, а твоя с краю… смоленского большака! — грянул в упор. — Ты понял что-нибудь? Понял? Если нет — сгинь с глаз моих!

Корпус Меншикова, отправив гродненскую пехоту в тыл, расположился на биваках под городом Острогом. Наступил черед ремонтеров и оружейников. По киевскому шляху тянулись обозы с амуницией, палашами и фузеями, топали новобранские капральства, а в обгон — степью — летели табуны лошадей. Стояла середина знойного украинского лета.

К питерцам забрел гость, ингерманландец, покуривая трубку и похохатывая, рассказывал:

— Это… когда государь еще в Полоцке останавливался. Напросилась к нему дворянка смоленская, с челобитьем. Хотела пасть в ноги, удержали: мол, не велено… Петр Алексеевич вопрошает, от карт поворотясь: «Ну, старая, в чем претензия?» Она: «Батюшка, светлый царь, помоги управу найти на Иванку, ест поедом господина свово. Мой-то малосилок, а ён под матицу выпер!» — «Что-то не пойму, — государь в ответ. — Он кто — Иванка сей?» — «Да мамич, из дворовых, молочный брат Васеньке моему. Слезно плачется в кажном письме: спаси, маменька, погибаю через холопа…» — «Какой полк?» — «Чево?» — «Полк, спрашиваю, какой, глухая тетеря?» — «Графский, вроде бы… ирг… инг…» — «По всему, в Ингерманландском. Привесть немедленно!» Приводят. Ванька в капралах, за Дерпт, Васенька-недоросль у него под рукой. Ну как водится, строгий спрос: «Говорят, господина своего сводишь на нет. Чем он перед тобой провинился?» — «Неслух, герр бомбардир-капитан: от стрельб увиливает, конного строя не знает!» — «Как же ты его вразумляешь-то?» — «Да просто…» — «А все-таки?» Ваньке некуда деться, показал: сперва тростью повдоль спины, потом свалил и — пинкарями, пинкарями… Петр Алексеич подумал, дернул этак плечиком и говорит: «Вот, камрады, судите сами: млеко из одной чаши пили, а выросли — небо и земля… Езжай домой, старая, не то, боюсь, он и тебя прибьет, мамич-то!»

Драгуны рассмеялись.

— А не врешь? — усомнился было Митрий Онуфриев.

— Истинный крест, братцы! — заверил гость. — На часах стоял у шатра: и видел, и слышал…

Ингерманландец навострился в сторону, где перед строем в некрашеной сермяге вышагивал коротконогий человек с алебардой, зычно втолковывал что-то.

— Ваш?

Питерцы враз ухмыльнулись.

— Свечин, рейтарский сын. В каптенармусы нониче вылез, вот и прыгает.

— А почему — знаете? Перстеньком кой-кому поклонился, — подмигнул курносенький драгун.

Митрий всмотрелся из-под руки.

— Никак он моих мальцов допекает? Ну я ж его сейчас пугану!

Свечин, поигрывая начищенным до блеска топорцом, знай донимал новобранцев. Те испуганно слушали, раскрыв рты.

— Эй ты, крайний, скажи: кто я есть таков?

— Господин кар… капсенармус…

— Капитан-де-армус, балда! Начальство свое не ведаешь… Ну а чем занимаюсь?

— При обозе, стало быть… — бормотал рекрут. — О патронах забота, о палатках…

— О подштанниках после носки! — в тон ему присказал Митрий, подходя вместе с другими.

— При ком позоришь, ефрейтор? При сосунках? — окрысился новоявленный каптенармус.

— Невелика потеря. Один вопрос имеется: когда ж ты в капитаны выпер? А мы думали: обыкновенный вошкодав!

Новобранцы несмело прыснули. Свечин стал краснее вареного рака.

— Ну с-сволочь монастырская…

Митрий быстро повернулся к своему капральству.

— Как он вашего командира окрестил? Сволочью, я не ослышался? В ружжо, «племянники»!

Новобранцы вмиг исполнили приказ, и неизвестно, чем кончилась бы эта сцена, не всклубись вдруг пылища во весь окоем и не появись генеральская охота.

— Смирно!

Впереди, с притороченной у седла дикой козой, скакал Меншиков в розовой рубашке, за ним — генералы Рен, Боур, Волконский, малороссийские полковники Василий Кочубей и Иван Искра. Кавалькада свернула влево, к лагерю казачьего войска, подле гетманского шатра, увенчанного хвостатым бунчуком, остановилась.

— Пойдет пир горой, у гетмана чего-чего нету! — с завистью обронил курносенький драгун.

— До пира ли? — возразил ингерманландец. — Слух есть: казаки вертаются по домам… Вру, не все. Кочубеев отряд едет вместе с нами.

— А куда, дяденька? — ветрел в разговор кто-то из рекрут.

— На кудыкину гору! — Ингерманландец вгляделся в осадистый, прокаленный зноем Острожский замок, многозначительно повел бровью. — А ведь фастовский полковник Палий тут сидел под ляхом, смекаете?

— Подвалы ого-го! — присказал курносенький. — На века строились. Угодил — конец.

— И все-таки ушел, полковник-то. Односумы фастовские подсобили. Раз — и готово!

— Где же он теперь?

— Где, где… — Ингерманландец огляделся по сторонам. — Кажись, в Енисейске, если не далее.

— Пошто, дяденька? — ахнули новобранцы, теснясь гурьбой.

— Свею передался Палий ваш! — с неприязнью вставил каптенармус Свечин.

Ингерманландец опустил очи долу.

— Мне другое сказывали, те же фастовские: за народ болел душой, ни панам, ни гетманцам не давал спуску. А у них когти вострее, ухватили в один распрекрасный час.

— А верно… Кочубей-то, говорят, с молотобойца начинал? — задумчиво проговорил Митрий Онуфриев.

— Во-во, в сельской кузне. А ныне — генеральный судия, походный атаман! — подтвердил гость.

Шлях снова запестрел пылью, и мимо вскачь пронеслась карета, в окне мелькнуло бледное тонкогубое лицо под зеленой гвардейской треуголкой.

— Кульер до командующего, — определил ингерманландец. — Лошади приморенные, знать, гнал всю ночь, Как думаешь, Митрий?

— Видно, скоро в путь и нам.

— Свей-то далеко, дяденька? Сюда не нагрянет? — обеспокоенно зашумели новобранцы.

— Смотря кто. Карлус аж в Саксонию ушагал, злато-серебро взыскивая. Ну а перед нами — Потоцкий, оба Сапеги, корпусной вояка Мардефельд.

Гетман Мазепа принимал гостей, Меншиков и его свита уселись кто где — на войлоках, седлах, туго набитых торбах, и тотчас молоденькие казаки поднесли им по ковшу медово-пряной запеканки.

— За все доброе, пан гетман! — возгласил Меншиков.

— Будемо здоровы, Ляксандро Данилыч!

Выпили, налегли на копченую и иную снедь.

Меншиков присмотрелся к Мазепе, — вид куда как не авантажный! — весело подковырнул:

— Пани Дульская, маменька князей Вишневецких, погляжу, вгоняет в пот?

Побагровела сизая лысина, метнулся сторожкий взгляд рысьих глаз, но мгновенье — и под сивыми польскими усами гетмана заиграла приветливая улыбка.

— Ни, Ляксандро Данилыч, ни! Той особе впору пан побойчее, вроде вас…

— Ну-ну, говорил. А кто все вечера от нее не выходит? Кому она оркестры преподносит в дар? Ой, греховодник! — шутя грозил пальцем Меншиков.