Эрик Шабаев - Только б жила Россия

— Здорово! — Петр просиял и тут же свел брови. — Только бы не влопались вдругорядь… Гляньте!

Левое крыло сине-голубых продолжало наступать, норовя обойти стесненную колонну русских.

— Идут как на плацу… Или нас не видят? — прозвучал голицынский голос. — Не напомнить ли?

Петр огляделся: гвардия стояла за ним, подтянутая чуть ли не до последнего капральства, сбоку проворно строились астраханцы.

— Да, пора! Веди, Михайло, семеновцев, смыкайся с левой колонной, а я и преображенцы — во фланг. Впе-ре-о-о-од!

Лавина «потешных», скрытая кустами, обрушилась на левенгауптовы линии, отполоснув какую-то их часть, погнала наискось к еловому перелесью. Но центр шведской пехоты держался стойко. В считанные мгновенья переменил фрунт, раскатился густой пальбой, — преображенцы, осыпанные роем пуль, не повернули, и посреди поляны закипела рукопашная схватка.

Принимая и нанося удары шпагой, Петр повел глазами влево, похолодел. Спешенные ингерманландские роты, увлеченные первым успехом, действуя враскидку, проворонили кинжальный рейтарский бросок, расступились, и шведы в упор насели на артиллерийский обоз, невесть как въехавший в самое пекло.

«Передряги — мой крест!» — мелькнуло в мыслях у Петра. Прорываясь со своими гвардейцами к обозу, он видел: какой-то малютка-ездовой топчется поверх зелейного палуба, неумело сует копьем, отгоняя прытких всадников. Одного все-таки зацепил, и не просто, а знаменосца, леший побери! Тот вскрикнул, выронил клинок, запрокинулся навзничь, — древко ротного штандарта мигом очутилось в руках ездового.

— Так их, солдат!

Малютка запальчиво утер сопли, поднял голову, и Петр узнал в нем высокородного князя Репнина.

— Аникита Иваныч, ты? — сказал он удивленно и закачался в седле от гулкого смеха.

— Да ить лезут, не спросясь… — отозвался Репнин, примериваясь, кого бы уколоть еще. Но ополовиненные батальоны Левенгаупта и остатки рейтарской конницы отходили по всему полю, смятые напором русской гвардии.

Перед Петром возник распаленный Бартенев.

— Бегут свеи! Бегут!

— Идти вдогон, да не зарываться. Где светлейший?

— В леске, с именным шквадроном!

— Аникита Иваныч, будешь при мне. Эй, коня генералу! — крикнул Петр.

Пока ехал перелесьем — в груди клокотала крутая злость на Алексашку. Ведь советовали — принимать строй пора. Нет, сызнова напролом, абы как, вот и напоролись. Доколь терпеть верхоглядство, доколь? А Шидловский попадется — башку откручу. «Пробеглы насквозь, пусто!» — передразнил Петр глуховатый говор изюмского полкового.

Навстречу летел Меншиков, пытаясь издали угадать бомбардирский настрой. Угадал, потемнел с лица, раздул четко вырезанные ноздри.

— Гневаешься? Напрасно… Всему виной Адам Левенгаупт, и только он. Усмотрел наш разъезд, решил подловить. Хитрован отменный, неспроста Борис Петрович три дни белугой ревел!

Плеть, готовая со свистом опоясать Алексашкину спину, дрогнула, замерла в воздухе.

— Пожалуй, ты прав. — Петр покивал на россыпь тел в сине-голубом. — Думал вкруг пальца обвесть и… в своей крови поскользнулся. Шутка ль — с горстью рот супротив нас?!

— Пробросается, и очень скоро! — подхватил обрадованный Меншиков. — У него и так-то было тыщ семь, если Стекольна [12] Стокгольм. не подкинула в последний момент старичья да сосунков. Скостим авангардию, посланную вперед, пять-шесть сотен, здесь потерянных… Считай, мин херц, транспорт наш. Как и два орудия, кстати!

— Их у него сорок два!

— Тем боле. — Светлейший хлопнул понурого Репнина по плечу. — Да взбодрись, взбодрись, день-то каковский!

Тот, кривясь, глотая тихие слезы, твердил о своей головчинской конфузии:

— Доселе понять не могу… Мыслилось: куда им в этакую топь обалденную? Ан нет…

— Забудем, генерал! — Петр отыскал средь свиты Голицына. — Ты, Михайла, помнится, просил за него? (Репнин строптиво дернул подбородком.) Вот он, целуйся… Триста лет свара тянется, вашими прапрадедами затеянная, чай, хватило бы!

К ним подъезжал Румянцев, следом дозорные татары гнали пленных.

— Кто такие?

— Передний — сержант врангелевского полку, государь. Прятался в яме, угодил на аркан… Врет — кишки надорвать можно! — прыснул молодой гвардеец.

— Ну?

— Я по-ихнему тумкаю малость, кое-что разобрал. Дескать, под рукой губернатора все шестнадцать тыщ, окромя прислуги да обозных команд.

Петрово лицо враз утратило веселость.

— Повтори спрос, живо!

Швед потупленно-угрюмо выслушал гвардионца, кивнул, выдавил несколько ворчливых слов.

— Назвал ту ж цифру. Сэкстон… Шестнадцать!

— Чьи да чьи регименты, спроси. Может, и споткнется на том.

— Пехота — Беренбург, Нилендер, Сакен, Врангель, Елзингер, Аболингер, Банир, Эстерботен, Делагарди…

— Не родственничек ли тому, кто наш север заграбастал в Смутные времена?

— Говорит — внук. Итого девять полковых каре. Затем рейтары с драгунами — Цей, Веннерстат, Шлитерфельд, Скоге, Брант, Шлиппенбах. К нему примыкают регименты Адельсфана — карельский и лифляндский.

Петр круто повернулся к светлейшему.

— Кто трепался — простой конвой? Кто-о-о? — выкрикнул, давясь гневом, и чувствовал: больше всех веровал в Адамову слабину сам, сам! Доигрался, м-мать, на других вину валишь?

— Где Боур? — спросил он, поостыв.

Ответ был неутешителен: Родион Христианович верстах в двадцати от Лесной, подойдет не ранее сумерек.

— Вызвать немедля!

«А нам ждать у моря погоды?» — читалось в Алексашкиных глазах.

— От судьбы не уйдешь, генералы. А она диктует одно: сколь нас ни есть — атакировать, атакировать, атакировать Левенгаупта. Ведь не упустить же его целехоньким туда? — размахнулся он в сторону слободских земель.

Свита протестующе загудела.

— И я так думаю. Не с руки!

В час пополудни открылось просторное поле с деревенькой сбоку, — та самая, Лесная, — в глубине, у чащобы вились над сине-голубыми шеренгами клыкастые львы знамен. Вот он, генерал-губернатор Лифляндии! Стоит, уверенный в своем превосходстве, ждет, когда русские переступят незримую черту. Шпики несомненно потрудились и здесь… то-то спокоен!

Петр, волнуясь, водил трубой.

— Рясно, камрады, рясно. Пленный-то не соврал, чуете?

— Может, повременить? — заикнулся Голицын с оглядкой на кричевский тракт, которым где-то шел Боур.

— Будя, Мишенька, совет окончен! — отрезал Петр. — По местам!

Войско, построенное в три линии (восемь преображенских и семеновских батальонов, замыкаемых на флангах конницей, за ними — прослойкой — гренадеры, следом шесть кавалерийских полков, попарно, вперемежку с солдатами), двинулось вперед.

— Глубоконько идем, — посетовал светлейший. — Потерь не оберемся!