Владимир Семенов - Кремлевские тайны

Бессменный научный руководитель программы создания ядерного и водородного оружия определял во многом влияние в мире того или иного руководителя государства — вне зависимости от того, диктатор он или демократ. Его три Звезды Героя, которые он аккуратно надевал во время всяческих юбилеев в Академии наук СССР и которые невозможно было не заметить, казалось бы, должны были привлекать пристальное внимание журналистов, однако каждый раз мы натыкались на глухую стену: упоминание о Харитоне исчезало из наших репортажей.

О жизни и работе Юлия Борисовича известно так мало, что легенд и домыслов вокруг него с каждым днем появляется все больше. А ведь, кажется, достаточно приехать в Арзамас-16, прийти в коттедж, что находится на берегу речки рядом с домом ученого, и расспросить самого Харитона о жизни и судьбе. Если, конечно, он найдет время на это…

Каждый день в восемь утра к его дому подходит машина. Харитон отправляется на работу, в свой кабинет, что находится в «Белом доме» Арзамаса-16. Вечером, около девяти, все еще горят два окна, хотя все остальные уже темны, — Харитон работает. Потом посылает машину за женщиной из спецотдела, сдает ей документацию и лишь после этого уезжает. И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год — вот уже без малого полвека, что он работает в Арзамасе-16. А когда приходится уезжать в Москву — ему Берия запретил летать самолетами, а потому был выделен спецвагон, — то все в том же вагоне Харитона свет горит долго, потому что научный руководитель Арзамаса-16 всегда выбирал себе попутчиков тщательно, тех, кто нужен ему по делу.

Нашей беседе с Юлием Борисовичем Харитоном много лет. Она началась в президиуме Академии наук, затем продолжилась в его доме на улице Горького, где он раньше жил, затем на Профсоюзной. Однажды он приехал ко мне в гости домой, чтобы рассказать о первом испытании ядерной бомбы, потом мы уже увиделись в его кабинете в Арзамасе-16.

Обратимся к Большой Советской Энциклопедии:

«Харитон Юлий Борисович (р. 14(27).2.1904, Петербург), советский физик, акад. АН СССР (1953; чл. — корр. 1946). Трижды Герой Социалист. Труда. Чл. КПСС с 1956. Окончил Ленингр. политехнич. лн-т (1925). С 1921 начал работать в Физико-технич. ин-те под руководством Н. Н. Семенова. В 1926—28 командирован в Кавендишскую лабораторию (Великобритания), где исследовал у Э. Резенфорда природу сцинтилляций и чувствительность глаза и получил степень доктора философии. С 1931 работает в Ин-те хим. физики АН СССР и др. н.-и. учреждениях. Исследовал конденсацию металлич. паров, изучал совм. с 3. Ф. Вальта явление нижнего предела окисления паров фосфора и открыл его снижение примесью аргона. Разработал теорию разделения газов центрифугированием. X. и его ученикам принадлежат основополагающие работы по физике горения и взрыва. В 1939 совм. с Я. Б. Зельдовичем впервые осуществил расчет цепной реакции деления урана. Лауреат Ленинской и 3 Гос. пр. СССР. Деп. Верх. Совета СССР 3–9 созывов. Награжден 5 орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, 2 др. орденами, а также медалями».

Далее следует перечень научных работ Харитона. Их очень немного. Дата последней из них — 1940 год. Такое впечатление, что «Деление и цепной распад урана», опубликованная в «Успехах физических наук» совместно с Зельдовичем, оборвала карьеру ученого…

Но тем не менее скупые строки энциклопедии позволили начать разговор с Юлием Борисовичем.

— Вы закончили институт в 1925-м, а зачем начали работать в Физтехе в 1921-м? Как это возможно?

— Мне повезло: я попал в тот поток, где курс физики читал Абрам Федорович Иоффе. Послушав две-три его лекции, понял, что самое интересное не электротехника, которой я в то время увлекался, а физика… Закончился первый учебный год. Ряду студентов Иоффе поручил за лето составить и в дальнейшем прочитать на семинаре рефераты. Мне досталась тема: работы Резерфорда в области строения атома. Это было мое первое знакомство с ядерной физикой.

Ближайшие помощники Иоффе внимательно присматривались к нам, студентам. Однажды Николай Николаевич Семенов пригласил прогуляться по парку. Присел на скамейку, и тут он предложил мне работать в лаборатории, которую он создает в Физтехе. Конечно, я согласился…

Я жил в центре Петрограда. До политехнического института расстояние было восемь километров. Частенько мне приходилось идти пешком в институт, а иногда и обратно. Время от времени, когда заработаешься допозна, приходилось оставаться в лаборатории, спать на лабораторном столе. Но в 17 лет это не слишком трудно.

— Только вы попали в поле зрения Семенова?

— Многие. Ведь в те годы в стенах Физтеха собрался весь цвет будущей отечественной физики: Семенов, Капица, Курчатов, Александров, Алиханов, Курдюмов, Кикоин… Да разве можно перечислить всех?! Кстати, Кикоин… Однажды встречает меня во дворе института Семенов и радостно говорит: «Сейчас принимал экзамены на втором курсе, очень интересный паренек отвечал. Фамилия его Кикоин. Запомните…» И Кикоин стал выдающимся физиком, академиком…

— А самое яркое впечатление юности?

— Главное, конечно, работа… Но тем не менее хорошо помню встречу в Доме литераторов с Маяковским. Я не очень любил его стихи, не понимал их… Но вот сам поэт вышел на сцену и начал читать. Это было потрясающе! Вернулся домой, достал томик и уже по-иному увидел Маяковского. С тех пор он один из самых любимых поэтов. Посчастливилось слышать и Блока, видеть на сцене Качалова… Да, мы были увлечены физикой, работали много, но тем не менее старались увидеть и узнать побольше.

— А политика?

— В Германии уже появились фашистские листовки, хотя Гитлер еще не пришел к власти, — я был там в служебной командировке в 1923 году. Поинтересовался у своих коллег, как они относятся к нацистам. Те в ответ только посмеивались: мол, эти «опереточные мальчики» не опасны, серьезно к ним не следует относиться… Мы были подкованы политически получше и прекрасно понимали, какую угрозу несет фашизм. Но наших опасений немецкие интеллигенты тогда не разделяли.

— В ЗО-е годы уже ощущалось приближение большой войны. Поэтому вы обратили внимание на цепные реакции?

— Мы уже давно работали вместе с Зельдовичем. Встречались чаще всего по вечерам, так как расчеты нейтронно-ядерных цепных реакций были для нас «внеплановые». Я руководил лабораторией взрывчатых веществ, а Зельдович вел теоретические исследования, в частности, по порохам. Конечно, никто и не думал о ядерных бомбах и зарядах, однако новая область физики привлекала общее внимание. Игорь Васильевич Курчатов оставил физику твердого тела и занялся новой областью. Этот поворот многих из нас удивил, он действительно был очень резким и внезапным. Его работы по сегнетоэлектрикам были изящны и красивы — образец настоящего классического исследования. Однако Курчатов ушел в новую область. Он поразительно быстро в ней освоился. Он умел выделить узловые вопросы… Это было время очень напряженной работы, чувствовалось, что начинается что-то новое и важное…