Владимир Семенов - Кремлевские тайны

Между тем, и травля академика Е. Варги, и «патриотический» шабаш, устроенный в Академии наук в Ленинграде (из состава Академии были исключены почетные члены из иностранцев — англичанин Дейл, норвежец Брок, американец Мюллер), и идеологические наскоки на А. Ф. Иоффе и П. Л. Капицу, если в этих случаях разобраться без национальных эмоций, показывают, что за кулисами спектакля по борьбе с «безродными космополитами» скрывалось нечто более зловещее, нежели очередной черносотенный рецидив.

Существует расхожее мнение о том, что генералисимус был отъявленным антисемистом. Характеристика эта вместе с тем нуждается в нюансировке. В семье Сталина антисемитизм специально не культивировался. В противном случае им были бы заражены и дети. Этого, однако, не случилось. Вспомним, что первой любовью дочери Сталина Светланы был еврей Алексей Каплер, известный советский киносценарист; что первым мужем Светланы был Григорий Морозов, тоже еврей. Вспомним, что сын генералиссимуса Яков Джугашвили во втором браке был женат на еврейке Юлии Исааковне Мельцер. Будь Сталин проще, носи его национальные антипатии более «животный», примитивный характер, он, думается, нашел бы достаточно веское слово или метод, чтобы воспрепятствовать этим бракам.

Нелишне вспомнить и историю, когда Советский Союз вместе с США при, известном сопротивлении Великобритании, активно содействовал созданию Израиля. СССР был одной из первых великих держав, признавших новое государство. Советская и американская дипломатия помогли погасить арабо-израильский конфликт 1948 года в Палестине. И, наконец, проблема еврейской иммиграции: когда после официального провозглашения нового государства 14 мая 1948 из всемирной еврейской диаспоры в Израиль потянулись сотни тысяч будущих жителей (с 1948 по 1966 год в Израиль приехало 1 млн. 200 тыс. человек), из стран Восточной Европы в новое государство выехало более 300 000 лиц еврейской национальности. Нужно ли сомневаться в том, что при том влиянии, которое имел на мировую политику Советский Союз после второй мировой войны, в том числе и на «ближневосточную политику», Сталину было достаточно сказать одно короткое «нет», чтобы решение израильского вопроса, в том числе и вопроса о выезде евреев из стран Восточной Европы, было отложено на годы.

Когда начинаешь анализировать бесконечную череду злодеяний Сталина с точки зрения демографической и национальной, приходишь к мысли о том, что Сталин антисемитом был не больше, чем он был, например, антитатарином, антикалмыком, антигрузином, антиприбалтом или антиславяном. В сущности, весь советский народ, независимо от национальной принадлежности и вероисповедания, был для Сталина лишь оглушенной и ослепленной массой, которую он «прогревал» в нужные ему моменты до критической температуры. Показательны в этой связи слова генерала де Голля, которые он записал в своих мемуарах уже после смерти тирана:

«…Революция, партия, государство, война — все это было для него лишь средством власти. И он достиг ее, используя в полную меру собственное толкование марксизма и тоталитарный нажим…»

Преувеличивать личный антисемитизм Сталина — значило бы вольно или невольно способствовать распространению воззрения о том, что в трагедиях всех без исключения народов СССР виновата «паранойя» вождя, с манией преследования, с чрезмерной гордыней, с антисемитизмом и так далее.

Это значило бы — за одним грехом не видеть того главного, что вызывало повторяющиеся на протяжении всех лет сталинизма идеологические судороги, из которых борьба с космополитами была лишь одной из серий.

Это значило бы, в конечном счете, упрощать Сталина и, соответственно, обрекать преодоление сталинизма на облегченный путь осуждения частностей. За всеми всплесками приступов ксенофобии (после войны в СССР были запрещены браки с иностранцами), у Сталина всегда и во всем стояла капитальная политическая идея. Идеей этой была власть.

Власть, полученная не от народа, власть узурпированная, следовательно, защищенная не демократией, а насилием, требовала от вождя и его окружения постоянной бдительности, постоянного поиска врагов. В этом суть всех без исключения трагедий послеленинского периода.

Обыватель видел и видит в шельмовании академика Варги, театральных критиков один из эпизодов «еврейского погрома». Но историк обновляющейся России (а перестройка всех нас сделала историками) не может не усмотреть в кампании борьбы с космополитизмом более широкого явления — погрома идеологического. Е. Варгу громили не за метрики, а за то, что он, ортодоксальный марксист, свято веривший в догму абсолютного и относительного обнищания рабочего класса при капитализме, наблюдая экономическую эволюцию в мире, после второй мировой войны, пришел к выводу, что система капитализма способна приспосабливаться к изменяющимся условиям и противостоять кризисам.

Сталин мог закрыть глаза на «международные браки» своих детей. Политик Сталин не мог простить экономисту Варге того, что не прощал ни русским, ни грузинским, ни еврейским ученым: посягательства на мифы, которые лежали в основе его власти.

Академика Леона Абгаровича Орбели невозможно было уличить в том, что он еврей, однако в 1950 году его, ближайшего сподвижника И. П. Павлова, в разгар кампании борьбы с космополитизмом, обвинили в том, что он протаскивает в девственно-чистую советскую науку вредные бациллы «менделизма-морганизма». В период 1948–1950 годов отступниками и антипатриотами были объявлены почти все крупнейшие ученые — биологи и физиологи, невзирая на лица и фамилии: академики А. Жебрак, П. Жуковский, И. Шмальгаузен, Л. Орбели, А. Сперанский… Враждебной политическому павловскому учению об условных рефлексах была объявлена школа грузинского физиолога академика И. Бе-риташвили.

Рассыпанные в позднейших мемуарах свидетельства об антисемистском червячке, точившем Сталина, и даже ссылки на документы (как, например, у К. Симонова), не так уж много проясняют. Сталин и его эпоха оставили после себя так много преступных документов и злодейств, что в общем потоке крови советских людей едва ли можно (да и едва ли этично считаться трагической этой кровью) разглядеть кровавые ручьи тех или иных народов. Сталину нужно предъявлять общий счет за преступление против человечности, а не разрозненные национальные фактуры.

Жупел космополитизма в его руках был таким же политическим оружием, как в более ранние времена троцкизм, левый и правый уклон или «рабочая оппозиция». В своем личном окружении Сталин мог быть весьма терпимым к евреям, выделяя и приближая людей в зависимости не от национальности, а от той утилитарной пользы, которую он мог из них извлечь. В течение долгого времени ближайшим соратником Сталина и членом Политбюро был Лазарь Каганович; виднейшим идеологом периода сталинизма, внесшим заметный вклад в сталинскую школу фальсификации истории был академик Исаак Израилевич Минц (Госпремии СССР за 1943 и 1946 годы).