Альгирдас Поцюс - Заложники

Вместе со свекром здесь поселились Мансте, двое ее сыновей, старик Скабейка и две женщины из челяди. Это были все оставшиеся в живых представители некогда богатого княжеского двора. Весь их скарб уместился на спинах шести лошадей.

Овдовевшую Мансте родители звали назад, на родину, но она осталась со свекром, не в силах покинуть одинокого человека, на которого свалилось сразу столько несчастий.

В тот день князь помогал Вижейкису вынимать в лесу из бортей мед. Домой они вернулись поздно, когда солнце уткнулось в острые верхушки елей. Подойдя к воротам, он увидел пару пасущихся в загоне лошадей. Три дня назад на них ездили в Ретавас за солью мужики. Значит, они уже вернулись, притом конечно же не только с солью, но и со свежими новостями. Князю не терпелось узнать, что творится в других жемайтских землях, что слышно в Литве, Гудии и Мозурии, какие вести пришли из Пруссии, где томились в неволе молодые заложники, жемайтские дети.

Встретив во дворе гонцов, Скирвайлис по их подавленному виду сразу догадался, что известие, которое они привезли, сковывает им языки. Они отводили глаза и молчали. Собравшись с силами, князь сказал:

— Я тертый калач, меня не проведешь. Поэтому выкладывайте все без утайки.

Гонцы с трудом начали свой бессвязный рассказ. Главное тем не менее стало ясно сразу — в замке Бартенштейн погибли плененные крестоносцами заложники. Эту весть принес в Ретавас какой-то юноша с отрезанным ухом, бежавший из прусской неволи.

Лицо князя окаменело, бледные губы дрогнули, старик хотел спросить что-то, но не смог — от острой боли в груди перехватило дыхание. Потухшими, увлажнившимися глазами смотрел он перед собой, но ничего не видел. Одна-единственная мысль жгла сознание князя: нет больше самых дорогих людей — дочери и младшего сына. Кто утешит в старости отца, кто займет потом его место?

«Гругис, Гругис…» — прошептал Скирвайлис и отвернулся. С трудом доковыляв до березовой колоды, что стояла возле клети, князь грузно опустился на нее, стиснул в ладонях голову. Так и просидел неподвижно до темноты, не откликаясь ни на чей зов и время от времени испуская тяжелый стон. Никто не решался подойти к нему поближе.

Мансте готовила ужин для детей. Сама она не могла проглотить ни кусочка, все валилось у нее из рук. Женщина то и дело выбегала во двор и, остановившись возле избы, смотрела в сторону клети. Сердце ее разрывалось от жалости. В ночных сумерках виднелись смутные очертания неподвижной фигуры, напоминающей каменное изваяние или дупляк.

Когда ребятишки уснули и в доме Вижейкиса воцарилась тишина, Мансте незаметно приблизилась к старому князю и опустилась перед ним на колени.

— Ступай, отдохни… Ночь на дворе… — попросила она.

Казалось, Скирвайлис не слышит и не видит ее. Мансте испуганно притронулась к его голове. Наконец Скирвайлис стряхнул с себя оцепенение, распрямился, сверкнул в темноте глазами.

Поняв, о чем его просят, он тяжело поднялся и, опираясь на руку невестки, направился к клети, где его ждала постель. Раздевшись в темноте, лег. Мансте присела на краешек постели.

— Последнего сына потерял… — горестно прошептал князь. — А я так надеялся, верил, а вдруг…

— Какой ужас, — всхлипнула невестка, — прямо сердце разрывается…

Теперь уже Скирвайлис стал утешать женщину.

— На все воля богов… Видно, эта жертва была нужна отчизне, — сказал он. — Спасибо, что ты тут. Ты и твои дети.

— Я буду с тобой всегда, — пробормотала невестка, глотая слезы.

Внезапно князь обнял ее за плечи.

— Спасибо тебе, Мансте! Ты теперь — единственное мое утешение.

Затрепетав, женщина припала к широкой груди князя.

— Тебе нужен сын, — чуть слышно прошептала она.

Оба замолчали, и слышно было их взволнованное дыхание.

— Я слишком стар… Не смогу вырастить его, обучить всему, что знаю…

— Я выращу. Князь Локисты должен иметь сына, — с жаром произнесла женщина.

Скирвайлис с такой силой стиснул ее хрупкие плечи, что Мансте охнула. Так и пролежали они рядом с открытыми глазами всю ночь, не говоря больше ни слова и не прикасаясь друг к другу. Лишь общая боль да тишина связывали их.

Прошло несколько дней. И хотя исполнены они были по-прежнему печали, но летняя страда не прекращалась. В полдень, во время обеда, сельчане расположились в лиственной рощице, чтобы подкрепиться кусочком мяса или вареной рыбой, и вдруг услышали яростный собачий лай. На кого взъярились собаки? Волка или чужаков увидели? Мужчины оставили еду и схватили кто рогатину, кто меч или лук со стрелами, которые обычно лежали рядом наготове.

В самом низу косогора, где узкая тропинка ныряла в темный ельник, показался отряд всадников. Неторопливым шагом кони приближались к усадьбам. Судя по одежде, это были не крестоносцы. Впереди на гнедом — маленьком, казавшемся издали ростом с кота — коне трясся проводник Карка, которого все узнали сразу. Повода для тревоги, таким образом, не было, поскольку Карка приводил обычно только хороших людей.

Всадники подъехали к загону возле дома Вижейкиса и остановились, ожидая, когда хозяин отворит ворота и пригласит их во двор.

— Приветствуем почтенного хозяина этой земли и просим милостивую богиню земли Жемину неизменно вознаграждать его тучными полями и плодовитым скотом! — обратился к князю Карка. — Мы прибыли сюда затем, чтобы лицезреть светлого храброго князя Скирвайлиса!

Вижейкис отпер ворота, и всадники въехали во двор.

Стоя за плечами мужчин, Скирвайлис слышал издалека, как витийствовал Карка. Услышав свое имя, князь вздрогнул. Что им от него нужно? Выразить соболезнование или сообщить, что сожгли дотла Локисту?! Время такое — доброй вести уже не жди.

Князь отделился от остальных и скрылся за углом избы, где рос старый раскидистый клен. Под его ветвями стояло удобное дубовое кресло. Скирвайлис опустился в него и стал ждать. При мысли о том, что гонцы могут подумать, будто он сознательно выбрал место поторжественнее, князь усмехнулся.

Карка и его свита из восьми — десяти человек почтительно сняли шапки и подошли к нему. Своих коней они оставили в загоне, с собой же вели под уздцы только вороного, с белой звездочкой во лбу.

На этот раз первым завел разговор высокий плечистый мужчина с короткой золотистой бородкой. Князю показалось, что он где-то видел этого человека, скорее всего, в одном из боевых походов — такой богатырь не мог не запомниться. Почтительно, как водится, поприветствовав князя и сообщив о восстании жемайтов, он перешел к самому главному:

— Уже не один замок крестоносцев разрушен нами, это верно, но в Ретаве, Локисте, Паграмантисе, Стульгяй, Джюгасе, в других западных землях Жемайтии продолжают бесчинствовать орденские полчища. И пока они не дождались подмоги, нужно их бить и гнать вон. Нижайше просим вас, милостивый князь: встаньте во главе жемайтских всадников. Мы предпочитаем умереть, лишь бы не попасть в рабство. Все родовитые люди Жемайтии просят тебя оседлать этого норовистого коня и взять в руки меч.