Олег Слободчиков - Заморская Русь

Между морем и рекой на несколько верст тянулась дамба из намытого камня, по местному она называлась кошкой. По ней от самого леса тянулись, срубленные в одну линию улицами, добротные дома с огородами, казармы, склады, заведения.

— Это и есть город? — удивленно спросил Попова Сысой.

— Охотск! — с радостью в лице ответил казак. — Недавно царским указом прислали герб. — Спохватившись, добавил: — Немного обветшал: кошку прорвало возле «икспидичной» слободы. С реки кошку подмывает, с моря — намывает. При мне уже три улицы снесло, но правление вашей компании много строит. Прошлый год были два кабака на откупе, трактир и питейный подвал в слободе, теперь, может быть, больше. Везут и везут товар, хоть путь сам видел какой…

Встречать обоз вышли казаки, служилые морского ведомства, чиновные, отставные, купцы, промышленные, ссыльные поселенцы, другой разночинный люд. Увидев среди прибывших бредущих женщин: оборванных, пропыленных, изъеденных гнусом, здешние люди заволновались:

— Откуда, красавицы? — участливо спрашивали. — Откуда, милые? Неужели к нам?

У каторжанок просветлели обожженные солнцем лица, засверкали глаза.

Среди встречавших невзрачно смотрелись полдесятка чернявых баб с мешаной сибирской кровью, да столько же черноглазых инородок с прутьями, продетыми в ноздри наподобие солдатских усов. Это были эскимоски, вывезенные промышленными людьми из-за моря.

Тридцать семейных пар каторжан, царской милостью выдворяемых на поселение вместо рудников, шли с обозом от самого Иркутска. По слухам, перед высылкой вдовых мужчин выстроили против стольких же вдов и девок и обвенчали, не взирая на рост и возраст. Добрая половина этих женщин была осуждена за убийство мужей, другая за воровство и убийство тайнорожденных детей. Всю дорогу ссыльные грызлись между собой, дрались, призывая казаков и работных судьями в свои семейные дрязги, надоели всем так, что обозные контрактные и служилые смотрели на них как на казенный скот, который нужно доставить к месту в целости и сдать по реестру. И вдруг эти каторжанки обрели толпы восторженных поклонников, толкавшихся, чтобы коснуться их руки или рукава, заглянуть в глаза, перекинуться словом.

Сысой, глядя на морской берег, тряхнул отросшими волосами, глубоко втянул в себя запах морских трав, выброшенных прибоем, и всем телом ощутил, что с неба льется ясный свет, а ветер приятно студит изъеденное гнусом лицо. И почудилось ему, будто все это он уже когдато видел.

Вспомнился дядька Семен с его рассказами об Охотском остроге, Камчатке, островах. Сысой еще раз перекрестился на далекую церковь. Звуки города и толпы показались ему чистыми, как песня и снова почудилось, что настоящая новая жизнь только начинается, а прежде был всего лишь путь к ней.

В сопровождении толпы обоз въехал во двор компанейской казармы со складами, рядом располагалось правление.

Затем была сумеречная и сырая приморская ночь, лунная и обманная, готовая каждый час поменять свой покой на неистовство бури. С алевшими щеками и непросохшей после бани головой Сысой шел по прямой улице к крепости, хранившей название командоровой слободы. Зипун был накинут на плечи поверх чистой рубахи, от него прогоркло воняло потом и кострами.

Вспоминались рассказы, слышанные не только от дядьки, но те, к которым он жадно прислушивался по ямам и станциям чуть не от самого Тобольска. И снова, при свете мерцающей луны над колышущимся морем, он ощутил дух города, накопленный со времен первопроходцев якутского казака Семена Шелковникова. Наперекор лютым ветрам над церковью темнел восьмиконечный крест, благословлявший многие дерзкие начинания.

Почерневшие дома отбрасывали мутные тени на пустынные улицы, по которым ходил сродник Семен, бродили остатки многих вояжей и экспедиций.

Где-то завыла собака, и сотни глоток собратьев дружно ответили ей протяжным хором: не жалобным, но и не злым. Сысой с удивлением отметил, что не слышал здесь лая — только вой. Полная луна выше и выше поднималась над блещущей водой. Прелый дух тайги и тухлой рыбы струился по улочке.

Где-то рядом, устало и сонно набегала на берег волна. Сысой повернул ей навстречу в первый попавшийся переулок, спустился к морю и лунная дорожка выправила курс к его стоптанным бродням.

Где-то рядом отрывисто звенело лезвие топора от ударов обушка по дереву. Сысой обернулся и разглядел толстого длиннобородого мужика, вбивавшего кол, по краю пенистого прибоя, цеплявшего его ноги. Тот тоже заметил прохожего, скомандовал сиплым голосом:

— Стой!

Сысой остановился, нашарив рукоять ножа за голяшкой. Мужик бросил топор, приблизился, обдав запахом водки и рыбы, сунул Сысою путанный ком пеньковой веревки.

— Пособи! — приказал. — Одному мерить не с руки. — И поволок за собой конец, забредая в волну по колени, долго плескался там, что-то нащупывая пятками, наконец натужно просипел:

— Тяни!

Сысой выбрал веревку так, что ее линия обозначилась на блещущей лунной дорожке.

— А теперь приложи к колу и держи! — мужик стал выходить из воды, наматывая ее на локоть. — Семь саженей ровно! — пробормотал, отбирая сухой конец. — И отсель до кабака саженей сорок… Ты не штурман? — спросил строго.

— Нет, промышленный!

— Тогда ладно! — Подобрев, бросил на землю мокрую веревку. — Штурманам хоть кол на голове теши, не хотят делать поправку к счислениям, только руль наращивают… А старый трактир там был, — указал пальцем в море.

Сысой разглядел, что мужик старый, но не дряхлый, с косматыми бровями, толстым носом и бородой до хлюпающего под мокрой рубахой брюха.

— Давно в Охотске? — спросил, сев на землю, силясь скинуть сапог.

— Первый день!

— То-то смотрю, глазами лупаешь — меня здесь всякая собака знает…

Выпить чего есть?

— Нет! — Развел руками Сысой.

— Ну и ладно, — миролюбиво пробормотал старик. — В меня сколь не лей — все мало. — Пыхтя, сбросил сапог и вылил из него воду. — Видишь?! — Указал голяшкой. — Вроде желтое пятно на воде?

— Может, и пятно?! — Пожал плечами Сысой.

— Прежний кабак там был, с него все пути начинались, да смыло его. Я в том кабаке с капитаном Берингом и лейтенантом Чириковым раку пил. Ученые штурмана тогда говорили: в навигационном искусстве самое главное — правильное счисление. Но даже они в море плутали. А наши неучи выйдут к Кроноцкому или Шипунскому мысу, возьмут курс — две ладони от восхода и никаких поправок, будто уже нынешний кабак не стоит в сорока семи саженях от прежнего. — Мужик отшвырнул мокрый сапог и принялся за другой.

Удивляясь его речам, Сысой осторожно спросил:

— Сколько ж тебе годков, дедушка?

— Я не адъюнкт-профессор, чтобы годы считать? — огрызнулся он. В его брюхе хлюпнуло, босая пятка раз и другой соскользнула с обутой ноги.