Олег Слободчиков - Заморская Русь

Трапезников отговорился на сходе: дескать, со мной, барышником, служилый командор разговаривать не станет, морехода надо посылать! Андриян Толстых — ни в какую… Послали казака Гаврилу Пушкарева, который служил у покойного на «Петре». Достали последнюю флягу с водкой, напоили для храбрости, привели под руки в каюту пакетбота, закрыли, чтобы песцы не загрызли. Возвращался Гаврила утром, лыка не вязал, над ним, кружило скопище чаек и каждая метила попасть пометом в шапку. Пришел Гаврила белым от птичьего дерьма, и кричал во всю глотку: «Юго-восток, два румба к востоку!» Сысой с Васькой, услышав знакомые имена, насторожились, а после и вовсе уставились на говоривших, забыв о печеном гусе. Их любопытство приметил креол и, едва старики умолкли, вскочил из-за стола.

— Знаете ли с кем сидите, казаре? [1] Местное прозвище молодых, неопытных новичков. Это самые знаменитые мореходы: Дмитрий Иванович Бочаров и Герасим Григорьевич Измайлов, — указал сперва на лысого, потом на рыжего. — А это, — кивнул на «водяного», уже клевавшего носом по столу, — известный подштурман Филипп Мухоплев. Ну, и я, Афоня, — штурманский ученик, помощник капитана с «Финикса».

Видя, что названные имена не произвели впечатления на молодых, Афоня и вовсе забегал возле их стола:

— Это те самые штурмана, что через тридцать пять лет после Чирикова и Беринга дошли до поднебесных гор Аляксы!

Сысой, с гусиной костью в руке, вытаращил глаза на старых мореходов, будто перед ним были не люди, а знакомые по сказкам горы на самом краю белого света. Пока он соображал, что сказать и что спросить, в трактир ворвалась толпа промышленных, служилых и работных людей. Знакомые обступили мореходов, зашумели, окликая поварню. Тоболяки же, с недоеденным гусем, стали пробираться к выходу.

Трехмачтовый фрегат «Финикс» и галиот «Три Святителя» грузились под началом компанейских приказчиков и готовились к плаванию. Кроме обычного груза на борт был втянув упиравшийся и трубно ревевший бык. За ним загнаны пять коров. Матросы и пассажиры таскали сено в тюках, а капитаны судов скрывались и пьянствовали, недовольные тем, что, не успев вернуться, получили приказ идти на Кадьяк. Покровитель шелиховской компании коллежский асессор Иван Кох, приказал казакам с почетом привести их в крепость и запереть. К отплытию судов оба были отпущены трезвыми и злыми. 13 августа миссия монахов отслужила молебен на палубах судов. Едва черные попы ушли в кают-компанию «Финикса», мореходы Измайлов и Бочаров заметили движение воды к приливу и, переговорив через борт, решили выводить суда буксиром, с завозом якорей. Бочаров, длинный и тощий, расхаживал по юту, отдавал команды, понося нерадивых. Нос его был сер, как мерзлая картофелина, длинная борода на ветру хлестала по ушам.

Сысой и Васька оказались пассажирами на «Финиксе» и работали на баке, по команде вращая шпиль. Рядом с ними стонали и чертыхались матросы и такие же, как они работные люди. Из ста двадцати пассажиров на борту судна шестьдесят два были старовояжными, возобновившими контракт и возвращавшимися к месту прежней службы.

Первым на морской рейд вышел галиот и бросил якорь, покачиваясь на пологой волне. Бочаров, оглядываясь на берег, покрикивал все громче и злей.

Увидев, что следовавшее в полуверсте за ним судно село на мель, и вовсе стал орать на шлюпочные команды. Когда, наконец, вышли в море, люди, работавшие у шпиля, попадали от усталости. Он же сказал, крестясь:

— Успели, слава Богу! Ну, а тем, что остались на Охотской банке, остается только молиться, чтобы не заштормило. Река меняется каждый год и становится мельче.

Через час сотню пассажиров, толпящихся на палубе, разморило зыбью.

Когда все расползлись по трюмам и кубрикам, Бочаров подобрел, расправляя на груди седую бороду, велел спустить пушки вниз и поднять все паруса. Сила небесная подхватила судно и, покачивая, понесла на восток, туда, где в тумане сливались вода и небо. На борту пахло смолой, ветер с берега доносил запахи морских трав, выброшенных прибоем.

Иеромонах Ювеналий поднялся на палубу, побродил вдоль бортов, помог матросам на баке уложить канаты. Откуда-то выполз Васька Васильев, потерявший дружка в суете выхода, схватил Сысоя за рукав. Крепчал ветер,

«Финикс» все сильней качало. Иеромонах, проходя мимо тоболяков, потрепал их по затылкам:

— Как настроение, разбойнички?

— Спасибо, батюшка, хорошо! — без поклонов отвечали молодые промышленные.

Струйка воды выплеснулась из шпигата, потекла возле сапог. Румяное лицо монаха посерело:

— А меня поташнивает, — пожаловался он и спустился в кубрик.

Капитан Бочаров, бормоча под нос старую казачью песню про Камчатку, вышагивал от борта к борту. Ветер заворачивал за плечо и трепал его седую бороду. Двое дюжих матросов держали штурвал.

— Эй! — крикнул капитан. Сысой с Васькой подняли головы. — Вы, казаре, трава зеленая… Иди ко мне!

Тоболяки подошли.

— Сила есть? — спросил их Бочаров.

— Не обижены! — повел широкими плечами Васька и шмыгнул носом.

— Тогда становись! — Указал на штурвал. И к матросам: — Зарифьте грот и фок!

«Финикс» то и дело менял галсы, матросы подолгу не спускались с мачт, ежась на ветру. Наконец курс выровнялся, они скатились по тросам на палубу и были отпущены греться. На палубу выскочил пассажир с зеленым лицом и с воплем изверг за борт обед.

Поглядывая, как тоболяки справляются с работой, Бочаров пригрозил баковым и ютовым, обругал кого-то и снова обернулся к ним.

— Косые паруса видишь? — указал пальцем.

— Угу!

— Смотри! — Сам взялся за штурвал, навалился, паруса заполоскали. — Теперь на другой борт!.. Поняли? Держите так, чтобы были натянуты, а я в каюту спущусь.

Вернулся он через четверть часа, когда у Васьки с Сысоем от напряжения ломило руки. Теперь поверх полукафтана на нем была длинная кожаная рубаха — камлея. Борода сивым комом выпирала из-под ворота. Следом за ним, уже похохатывая, пришли подвыпившие матросы, немногие из старовояжных пассажиров и помощник-креол.

— Продрогли, казаре? На-ко, погрейся! — протянул тоболякам флягу.

— В пятницу грех! — зябко ежась на ветру, замотал головой Сысой.

— А ты скоромным не закусывай! — посмеиваясь, один из матросов протянул ему сухарь. — Водка, она — постная!

Сысой удивленно уставился на него, потом на сухарь. Раньше ему это в голову не приходило. Он перекрестился и сделал несколько глотков. За ним приложился к фляге и Васька.

— Такто! — потрепал его по плечу капитан. — Здесь тебе не деревня: того нельзя, этого не положено… За морем змею будешь есть и нахваливать!

— Змею — не буду! — скривился Сысой.

— Правильно! Там их нет! — Захохотали моряки, подмигивая друг другу: не таких разборчивых видели — кто не помер, тот пообтерся, бывает и морским паукам рад.