Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Но, разумеется, Элени поблагодарила меня.

Интересно, когда я успела вынуть из сумочки носовой платок. Там, в комнате М. Беру в руки сумочку, щелкаю замочком. Мне приятно держать ее в руках. Она — словно маленький свидетель, хранитель моей тайны.

Элени прибежала сказать, что Сабире ждет меня в гостиной.

— Проводи госпожу Сабире ко мне и принеси кофе.

Я в пеньюаре, волосы распущены. Так и останусь. В конце концов мы подруги.

Сабире в черном чаршафе.

— Ты недавно встала, Наджие?

— Да нет, я рано встала. Просто не хочется одеваться.

— Что делаешь?

— Разбираю старые платья. Скучное занятие. Я рада, что ты приехала.

— Мы ведь договорились.

Да, мы и вправду договорились. Позавчера, после вечера за городом. Позавчера. А мне кажется, что прошло так много времени.

— Я помню. Я так рада тебе.

Не знаю, рада ли я. Я боюсь выдать себя. Сабире такая опытная и догадливая.

— Наджие, у тебя удивительные волосы.

— Сабире, давай договоримся, никаких похвал моей внешности,— я смеюсь, чтобы мои слова не звучали, словно какой-то приказ.

— Скромная красавица — чудо природы! — теперь смеется Сабире.

— Да, я снова хочу поблагодарить тебя за чудесный вечер. Было необыкновенно.

— Это не последний раз.

— Боюсь, что последний.

— Твой тиран пронюхал? Не может быть.

— Нет, нет, Джемиль ни о чем не подозревает. Просто я боюсь, что это не для меня. Слишком возбуждает. И Джемиль и вправду может узнать. Он плохого мнения о тебе. Но я ему сказала, что дружу с кем хочу.

— А он?

— Замолчал и погрузился в свои мысли. По-моему, это что-то финансовое. Ты хоть чуточку разбираешься?

— Что тут разбираться! Война. Курс нашей лиры падает. Не знаешь, как лучше. Вложить деньги в недвижимость тоже рискованно. Но ты-то можешь не волноваться. Твой отец — человек деловой. Да и муж — тоже. И, кажется, ты все-таки дорожишь им,— она лукаво глянула на меня.

— Дело не в том, Сабире. Но я ведь такая слабая, несамостоятельная. Я боюсь. Я не умею и не знаю, как следует себя вести с людьми. Лучше уж мне тихо прозябать в своей коморке. Твоего общества мне вполне достаточно. Если, конечно, ты не скучаешь с такой дикаркой, как я.

Сабире засмеялась. Мне стало легко. Она завела разговор о «Разочарованных» Пьера Лоти. Ей, как и многим, нравился этот роман, нравилось читать о девушках, не находящих себе место в жизни. Я сказала, что в сравнении с Бальзаком, Толстым и Достоевским, Пьер Лоти кажется мне неглубоким.

— Ты считаешь его романы недостаточно жизненными?

— Нет, я вовсе не ищу в романах похожести на живую жизнь. Да это было бы странно. Ведь я не знаю жизни, описанной в романах. Нет, нет. Пусть даже все будет выдумкой. Мне важна глубина, философия.

Я смутилась и, как всегда, покраснела. Сабире пристально смотрела на меня своими умными глазами.

— У тебя неженский ум, Наджие. Кто знает, кем бы ты могла стать, если бы родилась мужчиной.

— Я думала об этом. Я часто думаю о том, почему женщины не могут учиться и трудиться, как мужчины. Как было бы прекрасно окончить университет, стать писателем...

— ...или врачом, — подхватила Сабире.

Я невольно вздрогнула и быстро продолжила:

— Ты можешь возразить, что те женщины, которым приходится работать, завидуют нам. Но ведь это только потому, что у них нет равных прав с мужчинами, их унижают, принуждают торговать собой.

— Ты говоришь, как на митинге на площади в восьмом году, когда провозгласили конституцию.

— Ты помнишь? — удивилась я, — Мы ведь тогда были девчонками. Я ни на одном таком митинге не была.

— А я ходила с матерью и старшей сестрой. Помню кое- что. И думаю, все эти прекраснодушные лозунги просто невозможно провести в жизнь. Для этого надо, чтобы большинство людей сознательно решили стать хорошими, добрыми, а это невозможно. Но что это мы с тобой расфилософствовались и упускаем солнечные дни. А впереди — зима. Прогуляемся в Тепебаши, хочешь?

Я обрадовалась этому предложению. Осень и вправду выдалась погожая.

Пока я одевалась и причесывалась, Сабире успела сделать мне еще несколько комплиментов. Я делала вид, что сержусь, а она смеялась. Я надела темно-зеленый чаршаф — будем с ней, как две бабочки — черная и темно-зеленая.

Парк Тепебаши я люблю. Люблю его тенистую зелень. Приятно сидеть на скамейке и наблюдать, как играют дети под надзором гувернанток.

Мы сидели молча. Я думала, что в жизни столько приятных минут. Например, вот сейчас, когда я сижу на скамейке, дышу чистым воздухом, наслаждаюсь покоем. Или когда читаешь интересную книгу. Но люди все стремятся к резким, острым, порою мучительным ощущениям. Люди нетерпеливы и не ценят спокойной радости.

Внезапно я заметила человека, не очень гармонировавшего с обычными посетителями парка. Он бродил немного поодаль и показался мне странно знакомым. И вдруг я его узнала — черноусый Сабри, слуга М.

Захотелось сразу встать и уйти. Но что могла бы подумать Сабире! Я отвернула голову, но искоса наблюдала за ним. А если и М. здесь? Надо взять себя в руки и сделать вид, будто мне все это безразлично. Вот так!

Сабри, кажется, направился к нашей скамейке. Я повернулась к Сабире и что-то сказала ей. О погоде или о цветах, не помню. Сабри приближался. Тихая паника охватила все мое существо. Ну почему я так испугалась? Что он может сделать? Что он знает?

Слава Аллаху, он прошел мимо.

Но я видела, заметила; он что-то положил, опустил на скамью, рядом со мной. Как успел? Сабире так сидит, что не может видеть. Я нашариваю бумажный плотный прямоугольничек. Зажав его в кулаке, быстро раскрываю сумочку, опускаю знакомую карточку, вынимаю носовой платок, прикладываю к щеке. Сабире оборачивается.

— Что ты, Наджие? Зуб?

— Нет, нет. Листок с дерева. Кажется, запачкала щеку.

Сабире смотрит.

— Нет, ничего.

Глядя на играющих малышей, Сабире что-то сказала о своей маленькой дочке. Я отвечала машинально, не вдумываясь в свои и ее слова.

Разговор снова зашел о вечере в загородном доме.

— Тебе понравился кто-нибудь? — вдруг спросила Сабире.

— Да, угадай кто? — я улыбнулась.

— Фасих-бей, твой давний вздыхатель, — заметила Сабире лукаво и нерешительно.

— Вот еще!

— Ну... Может быть, Мишель, помнишь, который пел.

Лишь бы я не покраснела!

— Нет, нет,— качаю головой.

— Тот плечистый офицер? — Сабире понимает, что это игра.

— А вот и не угадала.

— Скажи сама.

— Твой муж, вот кто!

Сабире, конечно, понимает, что я шучу. Но ей такая шутка явно не по душе. Она явно побаивается меня. Она не знает, чего от меня ждать. Но ведь она поделилась со мной, призналась, что изменяла Ибрагим-бею. Ну а кто мне поверит, если я вздумаю это сказать о ней? Она ничем не рисковала, когда мне это говорила. И еще, я думаю, что если она сказала об этом мне, значит, и другим говорила. Она ничем не рискует, о ней все равно сплетничают. Но я сержусь на себя, ведь Сабире хорошо относится ко мне, она моя единственная подруга, а я так холодно думаю о ней. Это нехорошо с моей стороны.