Олег Слободчиков - Первопроходцы

— А мы без коча остались. — Василий сжал в кулаки натруженные, потрескавшиеся ладони, пропустив слова Семенова. Видно, спор о Ретькине еще не унялся. — Сидим вот, ждем служб хоть бы за прокорм. Кузька обещает разослать по Яне и Индигирке… А ты с наказной?

— А то как же? — сбил шапку на ухо Михей. — Иду на Погычу указом воеводы!

— Ух ты! Как получил-то этакую милость? Вроде не был в чести у злыдня… Много посулов явил?

— Нисколько не явил! — с важностью ответил Стадухин. — Обещал вас, беглых, догнать и вразумить… Может быть, на Погычу увести, но не самовольно, а государевым указом!

— Ух ты! — опять просипел Бугор. — А почему злыдень отправил тебя, а не Ерастова? Сказывают, ты на него жалобную подавал?

— Писать не писал, — не смущаясь, признался Стадухин, — а словесно вразумлял. Сбаламутил он вас, а сам в бега не пошел.

— Говорил, будто посуху за Колыму ходил!

— Брехал!

Переговорив с товарищами, Стадухин созвал в круг всех ютившихся возле зимовья, опустив ладонь на рукоять сабли, с важным видом от имени воеводы сказал им государево слово, предлагая вернуться в Якутский острог с покаянием. Сказать-то сказал, что было велено, сам не понимая, как они могут вернуться и зачем. Беглецы слушали его с пониманием, что говорит нелепицу не по своей дурости, а по воеводскому указу. Приняв обычный вид, Стадухин хмыкнул в русую бороду, расправил золотившиеся усы, добавил от себя:

— За мной идет на колымский приказ сын боярский Васька Власьев. Подадите ему покаянные челобитные, он замолвит за вас слово перед воеводой, а тот перед государем. Служб на Яне, Индигирке и Колыме всем хватит.

— Мы царю не изменяли! — зашумели беглые. — Мы супротив вора Пушкина пошли на дальние государевы службы.

— Сам-то на Погычу идешь, вдогон Ретькину, — вздорно вскрикнул Иван Пинега, — а нас зовешь здесь служить!

— Не я зову! — степенно ответил Стадухин. — Прибудет Васька, так же вам скажет. Он на приказе, не я! А будет у вас коч и харч, идите за мной на Погычу охочими, без жалованья. На свою ладейку и пятерых не возьму. Тесно!

Если призыв воеводы вернуться с покаянием в Якутский острог беглецы сочли за обычную казенную глупость, то над словами Стадухина задумались, стали переспрашивать и спорить. Между тем Михей с Юшей и охочими людьми починили коч, оснастили его железным якорем. Ветер на море переменился и потянул льды в другую сторону, на восход, стал забивать ими Янский залив. Селиверстов высмотрел разводья и повел коч к Святому Носу. Была середина августа, еще не пропала надежда добраться до Колымы. Переменившийся ветер очистил ото льдов протоку Лены. С тем ветром коч Василия Власьева пронесло мимо Янского устья к Святому Носу. Там возле Чуркина разбоя два судна опять встретились, ожидая разводий, и борт о борт простояли неделю. Стадухин то истово молился, то лаялся, то ублажал дедушку водяного топленым рыбьим жиром — ничто не помогало, утекали последние бесценные дни короткого лета. Сначала тихо, за спиной атамана, потом громче зароптали охочие люди:

— Зачем жилы рвали? Власьевские без трудов оказались здесь же.

Ветер стал прижимать льды к берегу. Стоянка судов становилась не только бессмысленной, но и опасной. Позже всех это понял Михей и разрешил обеспокоенному Юше Селиверстову возвращаться в Янское зимовье. Власьевский коч пошел следом, два судна не без труда, но пробились к устью Яны, для зимовки. Власьев по-хозяйски обосновался в ясачном зимовье Козьмы Лошакова. Его люди вместе с лошаковскими разошлись на службы по ясачным зимовьям. Сын боярский тоже говорил беглецам государево слово, но служить ему подал челобитную один только Дружинка Чистяков. Ему было все равно, кому и где служить, лишь бы быть сытым.

Беспокойный Стадухин звал беглецов идти на Индигирку сухим путем. Предлагал строить там другой, большой коч и всем отрядом в четыре десятка служилых и охочих плыть на Погычу. Его поддержали почти все беглые казаки, но свои охочие люди бросали колючие, недоверчивые взгляды, ставили в заслугу Власьеву, что без натуги подошел к Святому Носу и вернулся к Яне теми же трудами.

Из-за казенных варовых ног, троса и якоря, данных Стадухину Лошаковым, между ним и сыном боярским начались споры. Власьевская власть была выше лошаковской, поскольку воеводским указом в подчинение к нему отходила и Яна. Но Стадухин воеводским указом шел за Колыму, на новые земли, неподвластные сыну боярскому, и прибыл в зимовье первым. Не оказать ему помощи Лошаков не мог. В спор атаманов втягивались все бывшие там люди. Власьев со Стадухиным собирали их, читали свои наказные грамоты. Служилые, охочие и беглые судили, кто из них прав. Один по праву распорядился казенным добром, другой по праву получил казенную помощь. Одному подвластны известные реки: Яна, Индигирка, Алазея и Колыма, другой отправлен прибрать под государеву руку новые земли и на них имел единоличное право собирать ясак, скупать и добывать рыбий зуб. Полная власть над неведомым давала Стадухину поддержку беглых казаков. Не зазвав их к себе в службы, Власьев стал требовать толмача-якута Аребутку взамен снастей, данных Лошаковым. Беглые своего толмача не дали. Он нужен был и Стадухину.

Власьев с Лошаковым вскоре помирились и тихо сошлись. Проживая в одном зимовье, они держали за печкой бочку браги, приторговывали, стараясь хоть так привязать к себе ленских казаков. Михей заспешил. Юшу Селиверстова с охочими он оставил при коче, чтобы пригнали его на Колыму следующим летом, сам уходил с Яны ради ленских беглецов, чтобы построить с ними новый коч. Имея два судна и наказную память от воеводы, он мог набрать на Колыме людей столько, сколько понадобится, и подвести под государя любой сибирский народ. К тому же Стадухин лучше других понимал, что легче двигаться, чем сидеть на месте, ожидая ненадежного полярного лета. Каждое свое решение он оговаривал со спутниками, среди которых были ходившие сухим путем с Яны на Индигирку, терпеливо слушал их советы и старался быть осторожным.

Октябрь-ноябрь — лучшее время для перехода: речки покрылись льдом, но еще не промерзли, не кипят, снег неглубок. Пока были проходимы хребты, отряд беглых казаков двинулся к верховьям Уяндины, впадавшей в Индигирку. Но случилось так, что уже к этому времени под волоком намело сугробы в пояс, снег от стужи был сыпуч, лыжи тонули в нем так, что путники увязали в нем до колен и выше. Путь, который бывальцы проходили за четыре недели, на этот раз дался за семь. Только к Михайлову дню, когда добрые люди уже промышляли соболя, измотанный отряд занял брошенную избенку какой-то ватажки.

Еще не поздно было начать промыслы. Отдохнув, казаки стали готовиться к зимовке, а Стадухин с Бугром отправились к Среднему ясачному зимовью, узнать индигирские новости. Там они встретили знакомых казаков: Федьку Чукичева и Пашку Левонтьева, посланных с Колымы Втором Гавриловым. С одним из промышленных людей жила знакомая якутка, выкупленная Тархом на Оймяконе. У очага баловался полуголый якутенок трех-четырех лет, покрытый треухом, спадавшим ниже поясницы. На руках женщины был грудной ребенок.