Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Кто разрешил? — выругался Стадухин. — Я с Зыряном одну крепость разорил, они другую поставили. Уговаривались, чтобы ясачным жить без укреплений!

Неласково встречали гостей анюйские юкагиры. Едва трое подошли на выстрел, из щелей полетели стрелы с тупыми наконечниками.

— Втроем не взять! — вопрошающе взглянул на казаков Юшка Трофимов.

— И не обойти лиходеев. Там стланик, здесь река, — побурчал Евсей.

Обледеневший мох холодил животы, они лежали и думали, что делать. Стадухин, щурясь, крепкими зубами перемалывал ветку.

— Вернемся! — Сплюнул. — Придем, выбьем и зазимуем в крепостице… Кто зачинщик, против того Бог!

К радости анюйских юкагиров пришельцы повернули назад. Через неделю к селению подошли двадцать человек, вооруженных пищалями, саблями и топорами. Как в прошлый раз, постреляли для острастки и ворвались в крепость. Анюйцы повозмущались, ссылаясь, что давали ясак и аманатов, а крепость построили для защиты от ходынцев, но по требованию атамана вынуждены были ее оставить. Жечь крепостицу Стадухин не стал. Охочие и промышленные из ее бревен за неделю срубили просторную избу с нагородней, баней, обнесли частоколом и поставили рогатки со стороны горного склона. Другого ясака и поклонов с анюйцев они не брали.

В те дни когда на Яне Михей Стадухин и Василий Власьев еще только говорили беглым казакам государево слово, а потрепанные кочи Федота Попова вернулись из неудачного похода, на Колыме собралось до четырех сотен русских людей, это была сила, способная защитить себя от немирных инородцев. Добрая половина ватаги, ходившей с Поповым и Дежневым к востоку от Колымы, хлебнув лиха в море, думать не хотела о новом походе. Другие были раззадорены неудачей, дескать, гладка дорога только в ад. Отступники не смутили Федота, он знал, что следующим летом наберет людей сколько надо, и после окончания промыслов заложил остов третьего коча. Пригодного для строительства леса было много, судно делали крепким и надежным, чтобы кроме товара и съестного припаса можно было взять на борт до двух десятков человек.

В то время как Михей Стадухин с беглыми казаками плыл к устью Индигирки, отряд Василия Власьева и Кирилла Коткина сухим путем шел к Верхнему колымскому зимовью, суда Федота Попова и Бессона Астафьева по большой, пенящейся водоворотами воде неслись к Нижнеколымскому острогу. Астафьевские промышленные люди возвращались с промыслов тоже на трех кочах.

На приказе сидел казак-первопроходец Втор Гаврилов. Челобитную с просьбой повторно отпустить на Погычу торгово-промысловую ватагу из шести кочей он принял благосклонно, но с усмешкой почесал косматый затылок, когда приказчики попросили отправить с ними государевым служилым того же Семена Дежнева. Еще по весеннему насту Дежнев вернулся с Алазеи с ясаком от тамошних юкагиров и четырьмя десятками своих соболей. Втор Гаврилов посочувствовал невезению товарища, но, как положено, взял с его добычи десятину. С простреленными ногами и рукой, с двумя рубцами на лбу, скрутившими кожу так, что выцветшие в цвет соломы брови задирались шалашиком, придавая лицу то ли удивление, то ли умиление тому, что до сих пор жив, Семен окончательно потерял веру в милость Божью. Еще в октябре, после прошлогоднего плавания, он подал Втору челобитную грамоту с просьбой отпустить на Русь. Приказный отнесся к ней с пониманием, но прошлогодний посул в сорок семь соболей был записан в окладную книгу, а после возвращения из неудавшегося похода взят не был. Приняв челобитную Попова и Астафьева, Втор стал уговаривать Семена еще раз попытать счастье.

— Что с того, что не повезло в прошлом году, нынче с Федоткой и Бессонкой просятся полсотни своеуженников и покрученников. Даст Бог, найдете богатые земли, государю послужите, себе что-то добудете.

Переминаясь с ноги на ногу, прерывисто и сипло набирая грудью воздух, Дежнев взглянул на товарища сквозь нависшие на глаза волосы, рассеянно пожевал и выплюнул рыжеватый ус.

— Я свое выслужил! Вернусь с тем, что Бог дал по грехам моим, построю дом…

— Какой дом? — то улыбаясь, то досадливо хмурясь, заводил беспокойными глазами Втор. — На тебе неправленная кабала за семь лет, а я должен взять прошлогодний посул. Вернешься голодранцем и сразу — на правеж. Забыл, как это там делается? — Втор мотнул косматой бородой на закат.

Дежнев помрачнел, резко вскинул голову, смахивая челку и обнажая отчаявшиеся глаза:

— Побойся Бога, мы ведь с тобой много лет выслужили. Неужели возьмешь с моих крох еще сорок семь соболей?

— Не самому же расплачиваться? Попов с Астафьевым сильно хотят, чтобы с ними шел ты. А то ведь Семейка Мотора просится, обещает в казну сто соболей.

— Припер! — С претерпеваемой болью в лице Дежнев опять шумно вздохнул и согласился: — Дам больше Моторы, но прошлогодний посул — не в счет?

— Зачтется в нынешний! — кивнул Втор. — Даст Бог, вернешься небедным, и я с честью отпущу тебя на Лену. Если, конечно, меня не переменят, — оговорился. — Устал от этой службы, — пробормотал, оправдываясь.

Семен метнул затравленный взгляд на целовальника Третьяка Заборцева, смущенно помалкивавшего при разговоре казаков, снова пожевал ус и пообещал против сотни соболей, явленных Семеном Моторой, — полторы, с тем, чтобы идти к Погыче с усовским приказчиком Поповым и с гусельниковским Астафьевым. На другой день он продал всех своих соболей Федьке Катаеву, а деньги вложил в поход. Отступать было некуда. Семен Мотора, узнав, что Дежнев обещал против его посула полторы сотни, нахлобучил шапку и хлопнул дверью съезжей избы. Но в тот же день ко Втору прибежал Герасим Анкудинов и предложил отправить его вместо Дежнева, пообещав казне двести соболей. Услышав об этом, Семейка Дежнев побагровел от негодования и стал ругать Втора, что принуждает к посулу, который невозможно выполнить.

— Или забыл, как Гераська Анкудинов с Ивашкой Барановым грабили торговых людей? — напомнил приказному.

Втор, виновато посмеиваясь и почесывая пятерней бороду, сослался на то, что не может не принять челобитную на царское имя и радеет за государеву выгоду. Колымский целовальник Третьяк Заборцев опять отмолчался. Страсти разгорались. Кабальный должник Дежнева Герасим Анкудинов, почуяв заминку, предложил Втору отпустить его за двести сорок соболей. Потом набавил еще сорок. Покладистый Семен Дежнев разъярился, брови его распрямились, шрамы на лбу побагровели, он стал лаять приказного: тот не мог не понимать, что собрать столько соболей невозможно даже в самом богатом краю.

— Ты же знаешь, что государь не получит с Гераськи ни хвоста! Зачем потакаешь? — кричал. — Он и тысячу пообещает, что ему? По прошлогодней кабале не может со мной расплатиться: всего-то двенадцать рублей десять алтын с полуполтиной. Тебе бы как приказному поставить его на правеж, а не принимать несбыточные посулы.