Олег Слободчиков - Первопроходцы

Буря, резко начавшаяся при ясном солнце и безоблачном небе, так же неожиданно закончилась. При безветрии еще долго гуляли волны и скрежетали льды. Вдоль берега открылось широкое разводье чистой воды. Отдохнув, мореходы опять налегли на весла, выгребая ближе к суше. Остались за кормой скалистые сопки мыса, мимо которых кочи вынесло из губы. По левым бортам до видимого края расстилалось море с плавающими льдами, по правым, в полутора верстах, сколько хватало глаз виднелась тундра, изрезанная мелкими речками и озерами. Подойти к берегу не позволяла глубина. Задул легкий попутный ветер, потрепанные кочи подняли паруса и продолжили путь на восход. Впереди опять шел поповский коч под началом Пантелея Пенды, борода старого сибирца колыхалась, указывая направление. Замыкал караван Герасим Анкудинов.

— Еще верных трое суток прошли от губы, — с недоумением переговаривались на судах. — Где Погыча?

Всем было ясно, что сутки в море не мера пути: волны, ветер, течения могут как погонять, так и сдерживать, и все же со дня на день ждали увидеть устье реки и конец плавания, но в море падали только ручьи и мелкие речки. Пропадала за кормой равнина, которой, казалось, нет конца, берег стал круче и скалистей.

С моря было замечено селение, неподалеку от него устье небольшой реки. С берега веяло прелью гниющих растений и свежей сыростью пресной воды. Жители толпились возле землянок, настороженно следили за судами. Кочи вошли в залив, встали на якоря, спустили лодки с пустыми бочками и подарками для инородцев. Но едва гребцы приблизились к суше, жители беспричинно напали на них. С кочей стали стрелять, лодки спешно набрали воды в бочки и вернулись.

— Мезенец с Пустозером озлили их всех, что ли? — злей прежнего ругался Федот Попов, рассерженно оглядывая берег. — Отчего никто не хочет торговать?

— Вот и я думаю, неспроста это! — поддакнул Дежнев с кормы своего судна. — Третье селение проходим — везде одно и то же.

Рыба в море не ловилась, вдали от судов удивленно фыркали нерпы. Промышленные стреляли по ним, пуская по воде веретена порохового дыма, который расправлялся в редкие облака и полз по ветру. Все видели, что явно ранили морских зверей, но добыть их не могли. Анкудиновские беглецы опять голодали. По христианскому милосердию поповским и астафьевским людям пришлось делиться хлебом. Кочи подошли еще к одному селению с землянками из камней и костей, у воды лежали большие байдары. На приглашение торговать и эти жители стали пускать стрелы, метать камни из пращей. Взять у них аманатов или ясырей не удалось.

— На кой они нам? — вразумлял попутчиков Пантелей Пенда. — Надо идти, пока Бог дает попутный ветер. Не упомню такого везения, как нынешнее. Не упустим его — дойдем до Погычи!

Дежнев охотно соглашался, что задерживаться из-за пустячного торга и ясака не стоит. Анкудинов зловредно корил всех, что не радеют государю, не подводят под высокую руку здешние народы, но вынужден был идти за шестью кочами. И снова они шли в виду берега, пока не открылся другой залив, перегороженный торчавшими из воды камнями. Место походило на губу, образованную устьем большой реки. Она расширялась, имела несколько глубоких заливов. Здесь тоже были селения. Кочи с трудом отыскали устье небольшой каменистой речки без признаков леса. Она не могла быть Погычей. Это так расстроило мореходов, что лежбище моржей и заморная кость, найденная при отливе, не сильно обрадовали, Пантелея Пенду они и вовсе рассердили. Его внимательные, глубокие глаза нетерпеливо заметались по скалистым берегам, по морю и небу с золотой паутиной солнечных лучей.

— Надо спешить! — поторапливал он. — Здесь явно нет соболя. А ветер попутный! — Глаза его горели, пальцы рук судорожно сжимались в кулаки.

Федот понимал причину беспокойства старого промышленного. О том, что до ледостава уже вряд ли удастся вернуться на Колыму, догадывались многие, но вслух не говорили. «Соберем кость на обратном пути!» — решили передовщики и согласились, что иного пути, как на восход, у них нет.

Суда вышли из залива при низком солнце, тусклой медью мерцавшем сквозь тучи, снова подняли паруса. Вершины Великого Камня, маячившего за тундрой, здесь подступали к самой воде, волны бились о черные неприветливые скалы, крутые и отвесные. Между тем пропали отблески солнца, потемнело сырое, серое небо и легло на воду, на мотавшиеся мачты. Попутный ветер усилился, поднимая крутую волну, и началась буря. Шторм не унимался трое суток.

Изнемогая от усталости, Федот передал руль своеуженнику Осташке Кудрину и прилег. Спал он глубоко и не сразу очнулся, когда почувствовал, что его трясут за плечо. Открыл глаза, увидел в сумерках склонившегося над ним спутника с мокрой, выбеленной солью бородой.

— Необходимый Камень то ли кончился, то ли повернул к полудню. Нас уносит на восход, к островам.

Федот поднялся, схватившись за растяжки мачты, стал смотреть за корму — черные скалы удалялись. Коч Герасима Анкудинова болтался в полете стрелы, зарываясь носом в волны. Время от времени они захлестывали его борта. Шапками и кружками беглые мореходы отчерпывали воду. Сам Герасим неутомимо маячил на корме. Другие суда разбросало по сторонам, но все они были видны. Федот достал из сундука маточку-компас, посмотрел на заплясавший наплав. Суда несло на юго-восток. Герасим помахал ему рукой, указывая на острова. Целовальник отодвинул плечом Осташку, встал к рулю, приказал измотанным пугливо озиравшимся людям поднять парус. Гребцы перестали грести против ветра, отдаваясь волнам. Иные пытались и не могли отодрать от весел скрюченные пальцы. Кочи Попова и Емели с приспущенными парусами пошли к островам, Дежнев и Анкудинов последовали за ними. В отдалении вели свои суда Бессон Астафьев и Афанасий Андреев, с полуночной стороны приближался коч Пантелея. Был август, круглосуточный день менялся ночными сумерками. При неясной видимости суда вошли в укрытую от волн бухту, борт к борту встали на якоря. Гребцы попадали возле своих мест, не имея сил сушиться.

— Караул по часу, — присел на корме Федот. — Я первый! Все отсырело, надо бы фитили просушить, да дров нет. — Подумав, он решил не мучить людей, не отправлять на берег за плавником. — Суши фитили и подсыпку за пазухой! Отдыхать всем!

На его судне были две фузеи с кремневыми замками. Он поставил их рядом с собой, проверил кремешки, подсыпал сухого пороху на запалы. До берега было саженей двадцать, глубина позволяла не опасаться отлива, но принуждала следить за якорным тросом. Перебарывая усталость, Федот разглядывал угрюмые безлесые скалы. Суша походила на остров, хотя могла быть продолжением Камня, возле которого так долго и трудно шли на восток. Льдин на воде не было, но много их лежало на суше: принесенные ветрами, выброшенные прибоем, одни чернели обкатанными боками, другие поблескивали сколами. Федот то и дело ронял голову на грудь, перед взором пролетала какая-нибудь нелепица, из чего он понимал, что недолго спал, заставлял себя встать, ходил по борту, перешагивал на другие суда, осматривая их. Укрывшись парусами, одеждой, одеялами, повсюду корчились люди: храпели, сипели, кашляли, стонали. Пару раз перевернув склянку песочных часов, Федот разбудил Семена Дежнева и с наслаждением укутался в сырое одеяло. Пока он стоял на часах, рубаха и кафтан подсохли на теле, вскоре потеплело и стало греть одеяло. Федот вытянул ноги и провалился в глубокий сон. Проснулся он от того, что его опять трясли за плечо. На карауле стоял бессоновский своеуженник Елфим Меркурьев. Спросонья, он показался Федоту веселым и удивленным: смотрел куда-то за борт, указывая одной рукой, другой толкал целовальника.